— Убейте и нас, коли всю рыбу губите! Все равно с голоду подыхать! — крикнул он.
Широкая седая борода старика тряслась.
Господа смущенно переглянулись и, ничего не ответив старику, стали подниматься вверх по крутому берегу.
— Видите, что творят! — сказал магистр, когда они поднялись на кладбищенскую гору. — Баба-то нарочно наехала на камень. Эта деревня — сплошное гнездо красных. Вам в своей книге не стоит петь ей хвалу.
Придя в деревню, они увидели в ней лишь стариков и детей. Все трудоспособное население ушло на покосы. Хилиппа с сыном и батрачкой тоже был на лесной пожне. Задерживаться в пустой деревне не имело смысла, и в тот же вечер магистр и писатель отправились дальше, чтобы за ночь — ночью прохладнее идти — добраться до погоста и оттуда на лодке выехать в Ухту, где находился штаб экспедиции…
Примерно через месяц магистр Канерва опять появился в деревне. Вместе с подполковником Малмом он возвращался в Финляндию. Малм пришел к выводу, что свою «историческую миссию» он выполнил, и попросил у Маннергейма разрешения вернуться. Как и весной, Малм остановился в избе Хилиппы. Хозяин уже вернулся с покоса. Он радушно принял гостей, провел их в горницу и угостил рыбниками и топленым молоком. Но гости вели себя как-то странно: разговаривали мало, отвечали односложно и уклончиво, словно были чем-то недовольны или что-то скрывали от Хилиппы. А он ждал этой встречи, хотел рассказать самому подполковнику о том, как нагло ведет себя Пулька-Поавила. «Не стоит, пожалуй, ничего им говорить, — решил Хилиппа. — У самих, видно, дела неважны». Он сидел в раздумье, пощипывая усы, потом, заметив, что гости словно тяготятся его присутствием, извинился и встал из-за стола, сказав, что ему надо сходить за лошадью. Когда Хилиппа закрыл за собой дверь горницы, Малм тихо сказал Канерве:
— Хозяин, видно, о сыне не знает ничего.
В избе Хилиппа надел картуз и взял кнут.
— Ты куда? — изумилась Оксениэ. — А гости?
Хилиппа ничего не ответил.
— Перевези их через озеро, когда поедут, — велел он Ханнесу и вышел.
Малм сидел, развалившись в качалке, и медленно покачивал свое крупное тело.
— Вся беда в том, что у нас еще слишком мало авторитетных людей, понимающих, что может дать Финляндии этот богатейший лесной край, — сетовал он, барабаня пальцами по подоконнику. — Соломенные шляпы присылают! Солдат экспедиции с повязкой «За Карелию» на рукаве и в соломенной шляпе! Ха-ха!
Перестав смеяться, Малм вдруг нахмурился.
— Даже с рапортом не явились. Или, может, их здесь уже нет? Улизнули к своим мамашам, как тот Паюнен. Надо сходить посмотреть…
Когда Малм ушел, Канерва достал свой дневник.
«…Неутомимый поборник нашего дела купец Сергеев выступал перед своими земляками с речами, устраивал всякие празднества, но все это оказалось впустую, — писал магистр, то и дело встряхивая вечное перо, в котором, видимо, кончились чернила. — Карелы православные… Даже Пирттиярви, эта глухая деревушка, всегда была и будет для нас чужой. Из всех ее жителей лишь Хилиппа Малахвиэнен настроен к экспедиции благожелательно. Остальные же точат на нас зубы, а, может быть, и ножи, и не только на нас, но и на Хилиппу, что может стоить ему головы. О создании в Пирттиярви шюцкора не может быть и речи.
В Иванов день, во время праздника братства соплеменников, в Ухте появилось два лазутчика из Кеми. Одного поймали и расстреляли, другой бежал. Говорят, бежавший — сын какого-то старика из Пирттиярви… Недавно над Куйтти появился самолет и, покружившись над озером, улетел обратно в сторону Мурманской железной дороги… Из некоторых деревень часть крестьян ушла в леса… На самом же деле, они, конечно, пробираются на Мурманку… В Финляндии не понимают всей сложности обстановки. Малм в этом отношении безусловно прав…»
В это время Малм, опустив голову, шел по деревне. Адъютант следовал за ним. Им встретилось несколько жителей деревни, но никто не поздоровался с ними, как это принято в карельских деревнях при встрече с любым человеком. Наоборот, все сделали вид, что не замечают их. Малм понимал, чем вызвано такое отношение к ним, и даже чувствовал себя в некоторой степени виноватым. Нет, его совесть мучило отнюдь не то, что они расправились с учителем, просто он с сожалением думал, что они слишком уж необдуманно действовали, вступая в карельские деревни. Ненужной торопливостью возбудили среди местного населения страх и неприязнь ко всей экспедиции. Нет, надо было по-другому…
В школе Малм застал всего несколько солдат, валявшихся на нарах. Фельдфебеля Остедта на месте не оказалось. Дневальный, долговязый солдат по фамилии Пёвхонен, доложил:
— Из личного состава интендантского взвода присутствует пять, остальные копают могилу героев.
Малм недоуменно уставился на дневального. Он не знал, что «могилой героев» солдаты прозвали яму, которую копали под ледник. Ведь еще месяц назад Малм думал, что пробудет в беломорской Карелии по крайней мере до будущего лета, и приказал выкопать в Пирттиярви ледник для хранения продовольствия.
Но тут в класс вбежал фельдфебель Остедт и, щелкнув каблуками, приложил к виску тонкие пальцы.
— Из личного состава интендантского взвода п-п-присутствует… — начал он докладывать.
Не успел Остедт отдать рапорт, как в дверях появился небольшого роста пожилой солдат в выцветшей куртке и изношенных грязных брюках.
— Совсем разорвались, дьявол их побери, на ногах не держатся, — пожаловался он Малму, показывая рваную штанину, из-под которой выглядывало голое колено.
Фельдфебель побагровел. Малм посмотрел на него долгим взглядом.
— Кругом м-м-марш! — взревел Остедт.
Солдат в рваных брюках неуклюже повернулся и поплелся к выходу.
— Во всей Финляндии я не встречал д-д-другого такого разгиль-д-дяя, как этот Рёнттю. П-п-попробуй с такими бездельниками построить ледник.
Малм спросил в недоумении:
— Что за могилу героев вы там копаете?
— Д-д-да… — растерялся фельдфебель.
Солдаты не торопились копать «могилу героев». Они сидели на краю ямы и болтали с Наталией, остановившейся возле них. Она шла на озеро полоскать белье. В последнее время Наталия часто останавливалась поговорить с солдатами. Хилиппа заметил это и похвалил ее. Он даже подарил своей батрачке большую шаль с кистями, которую привез зимой из Каяни. Наталия догадывалась, почему Хилиппа так расщедрился. Он, конечно, знал, что Наталия кое-что слышала, когда он зимой говорил Малму об учителе и Пульке-Поавиле. Может быть, он боялся, что Наталия расскажет обо всем людям, и поэтому старался задобрить ее.
— Небось, дома-то вас ждут не дождутся зазнобы, — говорила Наталия солдатам. — Неужели вас домой не тянет?
Увидев приближающегося Рёнттю, солдаты заржали!
— Ну что, не вышел номер?
— С ним можно говорить лишь верхом на коне с дубиной в руке, — буркнул Рёнттю.
Следом за Рёнттю чуть ли не бегом примчался Остедт.
— Скоро к нам на п-п-помощь придут немцы, — с ходу заговорил он. — Главнокомандующий сказал. Д-д-да-вайте копайте!
Однако солдат это известие не воодушевило. Слышали они эту песенку… А, кроме того, они уже знали, что из Кеми в Ухту приходили красные разведчики.
— Господь дал нам время, а насчет спешки он указаний не давал, — острил Рёнттю, не двигаясь с места.
Фельдфебель вспылил.
— Я тебе п-п-покажу господа. И кто тебя с-с-с-сделал таким лодырем?
— Видишь ли, мой папочка любил поспать с вечера, а мамочка с утра, а я получился в обоих, — позевывая, ответил Рёнттю.
Солдаты захохотали.
Увидев Малма, направляющегося со всей своей свитой к лодочному берегу, Остедт бегом устремился вслед. Когда он удалился на достаточное расстояние, Рёнттю передразнил его:
— Д-д-давайте копайте.
— На каше из колючей проволоки много не накопаешь, — сказал один из солдат и бросил лопату.
В крупе и муке, доставляемой для экспедиции время от времени из Финляндии, было так много высевок, что сваренная из них каша застревала в горле. Солдаты называли ее кашей из колючей проволоки.
