— Не зря говорят, что Ленин — германский агент, — буркнул Тизенхаузен. — В Бресте он стал торговать отечеством.

Бородач оперся рукой о противоположную полку и, свесившись, заглянул вниз.

— Сам ты, наверно, шпион и сам отечество продаешь, — сердито заговорил он. — Ты Ленина не троясь. Он нам, мужикам, землю дал, мир. Да где тебе это понять. Небось, войны и не нюхал. Небось, за сотню верст от фронта где-нибудь в штабе отирался, вино попивал да баб, гладил. Ишь, коготь-то какой отрастил…

Тизенхаузен спрятал мизинец с длинным ногтем в кулак.

Бородач улегся, но тут же приподнялся снова и показал внушительный кулак:

— Не трожь Ленина!

Тизенхаузен промолчал. Выходец из прибалтийских помещиков-немцев, барон фон Тизенхаузен всегда относился с презрением к этим русским мужикам. В последнее время он возненавидел их и готов был…

— Простите, — с издевкой сказал он, когда Степан Николаевич, вставая, нечаянно задел его.

— Пожалуйста, — в тон ему ответил Попов.

Степан Николаевич вышел в тамбур и, стоя там, раздумывал над тем, что по мере отдаления от Петрограда поведение кое-кого из пассажиров становится все более наглым. Чем это объяснить?

За окном мелькали холмы, болота, овраги. Раздался протяжный гудок, колеса загрохотали громче… Железнодорожный мост. Глубоко внизу под пролетами моста, стремясь вырваться из тесных берегов и поскорее добраться до привольных просторов Белого моря, пенится и бурлит река Кемь, неся в себе воды озера Куйтти. Направо, за скалой, тускло поблескивает купол кемского Благовещенского собора. Степан Николаевич не раз бывал в этом уездном городишке, почти со всех сторон окруженном голыми гранитными скалами и болотами. Верстах в шести от города, в самом устье реки, есть небольшой островок — Попов-остров. Там находится лесозавод Суркова. В самом городе, если не считать небольшой мыловарни, на которой десяток рабочих изготовляют восковые свечи и синевато-пестрое хозяйственное мыло, промышленных предприятий не имеется…

Когда поезд миновал мост, Степан Николаевич вернулся в вагон.

— А вы дальше? — спросил он у бородача, заметив, что тот лежит на полке и спокойно посматривает в окно.

— Да, я в Кандалакшу, — солдат повернул голову и широко улыбнулся: — Баба там меня ждет не дождется. Небось с тоски-то вся иссохлась.

— Ну ничего, приедешь — снова расцветет, — засмеялся Степан Николаевич.

Начинало уже темнеть, когда поезд остановился и прибывшие в Кемь пассажиры вышли на перрон.

Здание вокзала было построено совсем недавно. На выкрашенных в желтый цвет наличниках окон и карнизах виднелись резные украшения, какие встречаются на избах зажиточных крестьян в русских деревнях. Над входом тускло горел фонарь. Поодаль стояли недостроенные бараки, пакгаузы и другие станционные помещения. Увидев поезд, работавшие на лесах плотники спустились на перрон. Поезд был в Кеми, видимо, еще в диковинку, и смотреть на него приходили даже из города. В толпе шныряли мальчишки, то тут, то там слышалась карельская речь. Не успел Степан Николаевич и оглядеться, как его кто-то окликнул.

— Пекка!

Он увидел в толпе своего бывшего ученика. Года два он не встречал никого из Пирттиярви и теперь пожимал огрубевшую, по-мужски крепкую руку паренька с радостным чувством, словно встретил родного человека.

— А ты как здесь оказался? — спросил Степан Николаевич.

— Да вот на стройке работаю. Подсобным рабочим, — чуть смутившись, ответил Пекка.

— А как там дома?

— Да живы-здоровы были, когда я уезжал. Я уже год как из дому. На прошлой неделе Теппана тоже вернулся с фронта. Я его встретил вот так же на станции.

Заметив, что Тизенхаузен ждет его, Степан Николаевич заторопился.

— Ты где живешь?

— Вон там, в пятом бараке, — показал Пекка на строение, темневшее за железной дорогой. — Его легко найти.

— Если успею, зайду. Потом поговорим.

Степан Николаевич похлопал Пекку по плечу и направился к ждавшему его Тизенхаузену. Идти к Тизенхаузену не хотелось, но раз пообещал, то так уж и быть…

Два закутанных в тулупы извозчика прохаживались у здания вокзала, похлопывая рукавицами.

— Ваше благородие! — обратился один из них к Тизенхаузену, узнав его. — Прошу в сани.

Тизенхаузен улыбнулся. Повеяло чем-то знакомым, напоминавшим о былом.

— Пожалуйста, прапорщик!

Тизенхаузен широким жестом показал на сани, покрытые меховой полстью.

Заскрипев на снегу, сани тронулись.

— Знакомого встретили? — спросил Тизенхаузен.

— Да. Бывшего ученика.

Очевидно, Тизенхаузену не понравилось, что Степан Николаевич остановился поговорить с Пеккой, и всю дорогу он упорно молчал. Лишь на главной улице города, когда проезжали мимо небольшого строения с железными решетками на окнах, он вдруг сказал:

— Арестантская.

Раньше Степан Николаевич не обращал особого внимания на это здание. Сейчас, обернувшись, он с интересом стал разглядывать черневшую в темноте уездную тюрьму, в которой когда-то вместе с Пулькой-Поавилой сидел его фронтовой товарищ.

Рядом с арестантской стояла гостиница. С нижнего этажа ее, из трактира, доносились звуки граммофона. Грустная мелодия вальса снова всколыхнула в душе Тизенхаузена воспоминания о былых временах, и он, попросив извозчика ехать побыстрее, стал насвистывать ее мотив.

Сани остановились у одноэтажного желтого домика. Тизенхаузен расплатился с извозчиком и постучал в ворота. На дворе зарычала собака.

— Лорд, Лорд! — окликнул Тизенхаузен. — Это я. Не узнаешь хозяина, бродяга?

Им долго не открывали.

Неожиданный стук в ворота застал врасплох миловидную, еще молодую хозяйку дома, у которой в гостиной за накрытым столом сидели гости. Среди них был и владелец лесозавода из Сороки англичанин Стюарт. Он только что побывал на приеме у британского консула в Кеми и пришел на пирушку довольно взвинченным.

— Если ничего не изменится, я обращусь за помощью в посольство Великобритании в Петрограде. Или сожгу завод… — возбужденно грозился Стюарт.

Стюарт был полон негодования. Пытаясь заставить забастовавших рабочих приняться за погрузку корабля, пришедшего за пиломатериалами из Англии, он объявил локаут, но рабочие в ответ пригрозили, что вывезут его с территории завода на тачке.

— Успокойтесь! — уговаривала Стюарта хозяйка, наполняя его бокал. — Лучше выпейте.

— У вас изумительные руки, Мария Федоровна! — шепнул Стюарт, схватив хозяйку за руку, на которой поблескивал перстень с дорогим камнем.

— Ой! — перепугалась Мария Федоровна, услышав стук в ворота и собачий лай. — Кто же это?

Вырвав руку, она побежала открывать.

— Гриша, дорогой! Наконец-то… Как ты вырвался оттуда? — бросилась она к мужу.

Тизенхаузен представил ей своего спутника:

— Мой попутчик, прапорщик Попов… Мария Федоровна, моя жена. Надеюсь, у нас найдется место для гостя?

— Разумеется. Милости просим! — засуетилась Мария Федоровна. — Гришенька, как я тебя ждала! Слава богу!

Заглянув в гостиную, Тизенхаузен остолбенел:

— Что это значит?

Не дав ему опомниться, жена увела его в спальню.

Степан Николаевич остался в растерянности стоять у входа. Ему было неловко как за себя, так и за попутчика. Но тут из спальни вышел Тизенхаузен — его словно подменили.

— С приездом, Григорий Оттович! — бросились здороваться с ним гости, словно старые знакомые. — Очень кстати прибыли… У Марии Федоровны день рождения.

— Да, да, — подхватила хозяйка. — Неужели ты забыл?. Мне сегодня исполнилось тридцать три. Подумать только! Тридцать три! — И она вздохнула. — А ты даже не поцеловал меня.

— Голубушка ты моя! — улыбнулся Тизенхаузен и чмокнул жену в щеку.

Тизенхаузен вернулся в прихожую и снял шинель. Вытащив из кармана шинели пистолет, он положил его на полку рядом с альбомом. Он словно хотел подчеркнуть, насколько уверенно он чувствует себя в Кеми.

— Эта штука может еще пригодиться, — сказал он, испытующе взглянув на Степана Николаевича.