Национальное чувство, национальное самосознание, стремление к национальной свободе… Национальный момент играл и будет играть огромную роль в истории, оказывая благотворное влияние, если национальное чувство проникнуто уважением к другим народам, и приводя к трагическим последствиям тогда, когда оно выливается в чувство национального превосходства, в стремление к национальной замкнутости.

Национальное самосознание карельского народа, произвольно разделенного царскими властями на две части, живших в двух губерниях, было весьма смутным и неопределившимся. Великая Октябрьская революция ускорила национальное развитие, наполнив его новым содержанием.

Во время финской революции представители Совета народных уполномоченных Финляндии ездили в Петроград для заключения договора между Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой и Финляндской Социалистической Республикой (слово «социалистическая» было добавлено к названию Финляндии по предложению Ленина). Возник тогда вопрос и о будущих границах Финляндской Социалистической Республики и, в связи с этим, о судьбе братского карельского народа. Конечно, если и могла идти речь о присоединении Карелии к Финляндии, то только к красной, а не к белой Финляндии. Но обстановка изменилась: гражданская война в Финляндии закончилась кровавым поражением рабочего класса. Теперь речь могла идти лишь о предоставлении карельскому народу автономии в составе Советского государства. Этот вопрос предварительно обсуждался в личной беседе Гюллинга с Лениным, при которой присутствовал также бывший уполномоченный по иностранным делам Финляндской республики Юрьё Сирола. Сирола выразил сомнение в возможности развития автономной Карелии. Край преимущественно крестьянский, промышленного пролетариата нет… Тогда Ленин и сказал, что карелы — народ трудолюбивый и что он верит в их будущее. В своих нотах и газетах белофинны ратовали за «освобождение» соплеменного карельского народа. Они спекулировали на праве нации на самоопределение, хотя сами не признавали этого права. Принятое вскоре Советским правительством решение о предоставлении карельскому народу автономии и об образовании Карельской Трудовой Коммуны окончательно лишило их и этого козыря. Для выполнения принятого решения был создан так называемый Карельский комитет.

Жарким летом 1920 года Гюллинг с первой группой своих сотрудников выехал в край Калевалы. Карелию они знали по книгам и газетам, по карте да по рассказам сражавшихся там финских красноармейцев, такой она и вставала в их представлении. Они были так увлечены ею, что трудности и препятствия, с которыми они столкнулись уже в начале пути, не могли омрачить рисовавшегося в их воображении будущего. Пассажирского поезда в Петрограде достать не удалось. Дали им всего три пассажирских вагона, которые и прицепили к товарному составу. Поезд шел медленно, то и дело останавливался, часами стоял на каких-то разъездах. К вечеру все же доехали до Свири. После Свири началась Карелия. Гюллинг говорил о лесозаготовках и лесопилках, которые им предстояло пустить в ход, о школах, которые они должны открыть…

В Петрозаводске поезд простоял несколько часов на станции. Послали представителя в город, и когда он вернулся, решили ехать дальше. Вопрос о том, где находиться столице Карельской Трудовой Коммуны, не был еще решен. Может быть, в Медвежьей Горе? Но, побывав в Медвежьей Горе, увидели, что для столицы она не подходит. Поехали дальше на север. На Масельгской опять пришлось долго простоять: у самой дороги полыхал лес, и все бросились тушить лесной пожар. Члены и сотрудники Карельского комитета отличились при тушении пожара, и на собрании, которое было созвано, как только покончили с пожаром, председатель месткома профсоюза станции объявил им благодарность. На этом собрании от имени 650 железнодорожников и членов их семей была принята резолюция, в которой они приветствовали предоставление автономии народу Карелии и заявляли:

Едкий дым пожара еще проникал через вагонные окна, когда поезд пошел дальше на север. С каждым километром все ближе становились места, населенные беломорскими карелами. Наконец, прибыли в Кемь. Пассажирские вагоны отцепили от товарного состава и поставили на запасный путь. Послали представителей в город, но в уездном Совете их полномочий не признали. Оказалось, что Архангельский губернский Совет (Кемский уезд по-прежнему входил в состав Архангельской губернии) не поставил Кемский Совет в известность о принятых решениях и о Карельской Трудовой Коммуне в уездном Совете слышали впервые. Кроме того, не было в Кеми и подходящих помещений, где бы можно было разместить руководство Коммуны: сам уездный Совет ютился в тесных комнатушках. Кемь явно не годилась для столицы. Пассажирские вагоны прицепили к поезду и руководство Коммуны отбыло в Петрозаводск.

В Петрозаводске в честь членов и служащих Карельского комитета в Летнем саду был устроен торжественный обед и в их распоряжение выделили бывшую музыкальную школу. Предстояло решить вопрос о территории Коммуны. Где должна пройти ее граница: западнее Мурманской железной дороги, где жили карелы, или восточнее ее, где население было русским? Если она пройдет западнее, то в таком случае Петрозаводск не может быть столицей. К тому же это — русский город. Но тогда Коммуна лишится промышленности, а также железнодорожного и водного сообщения. По этим и по некоторым другим вопросам существовали разные точки зрения. Вряд ли где-нибудь еще в Советской России было такое положение. Споры шли несколько недель. Наконец, представители и Карельской Трудовой Коммуны и Олонецкого губсовета выехали в Москву. ВЦИК решил спор в пользу Карельской Трудовой Коммуны. Окончательно были определены границы — восточная граница Коммуны проходила по берегу Онежского озера и далее восточнее Мурманской железной дороги. Столицей стал Петрозаводск. Беломорская и олонецкая Карелия, искусственно отделенные друг от друга царским правительством, исходившим из принципа «разделяй и властвуй», опять соединились. Право карельского народа на самоопределение осуществилось.

Взводу Харьюлы пришлось отправиться дальше — в Пирттиярви. Проделав тридцатикилометровый переход по лесам, усталые красноармейцы под вечер пришли в Пирттиярви. В деревне текла обычная, будничная жизнь.

— Пришли, наконец-то, — сказал Теппана, здороваясь с Харьюлой, и тут же начал рассказывать, как они сами, не дожидаясь прихода…

— Слышал, слышал, — оборвал его Харьюла. — Еще в Ухте.

В центре внимания жителей деревни оказалась Хилья. Особенно женщины были удивлены: баба, а в штанах, и волосы острижены коротко, и револьвер на поясе. А-вой-вой, чего только не бывает! Хилья, конечно, знала, что обращает на себя внимание, но делала вид, словно ничего не замечает. Не замечала она и того, как посмеивались и перешептывались, завидев ее, деревенские парни.

Хилиппа на деревне не появлялся.

— Ох уж эти руочи, — бормотал он про себя, всовывая в кошель завернутые в мешковину лезвия кос. — Не удалось прийти в Карелию белыми, так они пришли красными…

Он собирался на лесную пожню на Ливоёки. У него там тоже имелся покос, да побольше, чем у других, и трава была получше. И кустарником он не так зарос, как у других. Так что было что косить и что носить в сарай. Хилиппа торопился уйти на покос. Кто знает, что с ним вздумают сделать: от Теппаны можно всего ожидать. Да и на Пульку-Поавилу особенно нельзя полагаться.

— Точно удирает от кого-то, — заметил Крикку-Карппа, увидев, как Хилиппа вышел из дома с кошелем за плечами и направился в лес.

Карппа шел к Пульке-Поавиле. Деревенские мужики собирались в избе Поавилы: их созвал Харьюла. В ожидании, пока начнется собрание, сидели, обмениваясь новостями.

— Да, времена здорово изменились, — прохрипел Срамппа-Самппа. — По-старому только спят да голодают…