— Еще снаряд! Осколочно-фугасный!

Внезапно на бреющем полете молниеносно пронеслась шестерка «илов», сыпанув противотанковые бомбы. Из черной стены дыма выполз «тигр».

— Бронебойным! Заряжай! — скомандовал Лисицин.

Разворачиваясь всем корпусом, «тигр» направил пушку на машину Лисицина. «Успею ли?» — подумал он. Сверкнула синяя молния. Что-то больно резануло его по глазам, в ушах загремела дикая музыка.

…Будто издали, стали доноситься чьи-то голоса. Лисицин открыл глаза.

Лежал он на сырой земле. Голова неловко опиралась на каток танка. Вокруг была необычная тишина. Толпились члены его экипажа: Михаил Марфин, Владимир Березин, Тихон Ланговой. Военфельдшер держала у носа флакончик с резко пахнущим нашатырем.

Лисицин медленно поднялся. Ноги дрожали. Но силы постепенно возвращались к нему. Непривычно глухим голосом поблагодарил Геруха, подставившего ему плечо.

— Спасибо, Дима!

— Все в порядке, товарищ старший лейтенант! А «тигра» я все-таки доконал. Теперь у меня их семь на боевом счету.

— Молодец, Дима!

Лисицин медленно поднялся на высотку, укрывавшую его танк, и взглянул на поле боя. На перепаханном воронками косогоре догорали танки и бронетранспортеры, стояли разбитые автомашины. Повсюду — в неестественных позах трупы вражеских солдат и офицеров. Посмотрев на танк, он увидел на башне косой вороненый след от выпущенной «тигром» болванки. Она не сумела пробить уральскую сталь и срикошетировала. Уральская броня в который раз стала надежной защитой для экипажа. Горячая волна благодарности советским людям, создавшим такую машину, захлестнула сердце лейтенанта…

В дни празднования 25-летия победы над фашистской Германией ветераны бывшего 58-го отдельного танкового Катовицкого ордена Богдана Хмельницкого полка побывали в местах, где шли памятные бои, в сорок четвертом. Их тепло встречали жители Каменка-Бугского района.

Было о чем рассказать капитану запаса Владимиру Петровичу Лисицину, который после боев на Западном Буге сражался на Дуклинском перевале, на Одере.

Сейчас Владимир Петрович возглавляет кафедру уголовного права и процесса на юридическом факультете Львовского государственного ордена Ленина университета им. Ивана Франко. В преподавательской и научной работе нашел он свое новое призвание.

К. К. Артамонов

Небо было удивительно ясным и чистым. Ветер с утра разогнал пену облаков, и теперь только две белые нити инверсии, оставленные в зените самолетами, наискось делили его. Подполковник Артамонов медленно натянул на голову мягкий подшлемник и зашагал к стоянке, думая о предстоящем вылете.

Его ждали. Лейтенант, с которым подполковнику предстояло лететь, был уже полностью экипирован и сейчас стоял чуть в сторонке, наблюдая, как хлопочут у самолета техники. Лицо молодого пилота спокойное, казалось, даже чуточку беспечное, но по глазам Артамонов сразу определил — волнуется.

Подполковник хорошо понимал состояние летчика. Только из училища. Еще и не обжился в полку как следует, и для многих он — всего лишь лейтенант Левитанус, которому сегодня впервые предстоит доказать, что не зря он носит форму летчика.

Потому и волнуется, потому и живет этим ответственным полетом уже здесь, на земле, у притихшей, будто отдыхающей перед дальней дорогой, серебристой птицы.

Лейтенант Левитанус нравился Артамонову. Приметил его еще накануне, в классе. Потом видел молодого пилота в кабине тренажера. Старательный, собранный… А теперь это легко угадываемое во взгляде лейтенанта волнение… Оно тоже почему-то расположило к лейтенанту старого боевого летчика. Не потому ли, что сам всегда волновался перед каждым значительным в жизни событием? Когда впервые поднялся в небо, когда вступал в комсомол, когда получал из рук начальника политотдела партийный билет. А может, потому, что вдруг увидел в нем самого себя — двадцатилетнего младшего лейтенанта? И тот жаркий июль сорок четвертого, когда он прибыл на полевой аэродром.

Память услужлива. Чуть коснулся прошлого — и встают картины давно пережитого. Часто вспоминаются ему отцовские слова, что не раз слышал еще мальчишкой:

— Любое дело, сынок, должно делаться с душой.

Корнея Петровича постоянно тянуло туда, где труднее, где нужнее всего были его золотые руки и горячее сердце коммуниста. В гражданскую войну почти не вылезал из седла. А когда освободили от белогвардейцев Донбасс, начал восстанавливать в родном краю шахту.

Сыну редко приходилось видеть отца. Даже обидно было, что нечасто может посидеть у него на коленях, вместе сходить на рыбалку или запустить в небо бумажного змея. Но когда подрос, многое понял. И уже гордился своим отцом, старался подражать ему. Во всем. И точно так же в каждое дело вкладывал частичку своей души…

Тогда в Чемеровцах, где базировался полк, в составе которого предстояло воевать Карлу Артамонову, в первый день фронтовой жизни он тоже думал об отце. Думал с болью и гордостью. Замполит полка капитан Генералов спросил младшего лейтенанта об отце и увидел, как потемнело сразу его лицо.

— Нет у меня отца, — глухо проговорил Артамонов. — В сорок первом в гестаповских застенках замучен… Сейчас я за него, товарищ капитан…

…Звенящий грохот турбин разбудил притихший было аэродром — техник опробовал двигатель. Артамонов опять посмотрел на лейтенанта. Сейчас его лицо выражало только нетерпение: так хотелось молодому пилоту скорее подняться в небо. И Карл Корнеевич словно вновь увидел в Левитанусе себя. Вспомнил тот памятный июль сорок четвертого.

…Командир эскадрильи капитан Михаил Быков не любил, когда к нему приставали с вопросами.

— Что, не терпится? — ворчал он недовольно. — Будет приказ — полетите. А сейчас лучше над картой лишний раз поколдуйте.

Но неожиданно сам примчался на стоянку, собрал летчиков:

— За дело, товарищи! Большие события надвигаются…

Это было накануне Львовско-Сандомирской операции.

А 14 июля на аэродроме перед строем заполыхало боевое знамя полка. Артамонов взволнованно слушал речи товарищей и чувствовал, как сердце сжимает радостная тревога: наконец-то!

Но в первый день боев младший лейтенант Артамонов не летал на задание. И на второй, и на третий… Вместо этого он дежурил у своего самолета, встречал и провожал товарищей по эскадрилье; видел, как после одного из вылетов возвратился на подбитом штурмовике старший лейтенант Артемьев, как механики вытаскивали из задней кабины раненого стрелка-радиста.

— Товарищ капитан, — каждый раз бежал Артамонов навстречу командиру, — что же я? Люди кровь проливают, а тут… Пустите в бой, товарищ капитан…

— Молодой, необстрелянный и в такую круговерть?

Но лейтенант стоял на своем. И столько искренней мольбы было в его голосе, что комэска смягчился:

— Ладно, готовьтесь. Завтра пойдете в составе шестерки.

Ведя решительное наступление, наши войска окружили юго-западнее города Броды крупную группировку противника. Гитлеровцы во что бы то ни стало стремились подтянуть резервы на помощь окруженным войскам. Со стороны Львова на Броды шли танки, артиллерия, пехота. Выйти наперерез вражеским резервам, не дать им возможности прорваться на Броды — такая задача была поставлена перед танковыми и стрелковыми частями. Поддержку с воздуха им оказывала авиационная дивизия генерала Котельникова, в составе которой начинал свой боевой путь младший лейтенант Артамонов.

Небо в районе озерца Заложце и села Плотыча как будто начинили металлом. Такую этажерку выстроили наши самолеты — поди разберись. Три этажа «илов», чуть выше «Пе-2», а еще выше — «лавочкины», «яки»… И все это бомбит, стреляет, штурмует…

Артамонов, так и не разобравшись по-настоящему, что происходит, бросал бомбы, заходил на штурмовку, больше думая о том, как бы не оторваться от строя, чем о результатах своей работы. Шутка ли, первый вылет — и в такое пекло! Потом уже, возвращаясь на аэродром, он, стыдясь, вспомнил эти несколько минут над целью, ожидая неизбежного разноса. Но вместо этого комэска сказал: