Нет, не страх за свою жизнь придал силы бойцу. Страх силы убавляет, а не придает. Помогла решимость не выпускать врага из расположения опорного пункта части, во что бы то ни стало выполнить приказ командира. Вновь подмял лазутчика под себя, в удар кулаком по каске вложил всю мощь правицы…

Обливаясь потом, раздирая до крови локти, тащил за собой тяжелую тушу сопящего гитлеровца. Опять-таки, вжимаясь в землю, маскируясь в траве. Таков был приказ: ничем не выдавать себя!

Светилось радостью лицо Ивана Пробитого, когда командир подытожил сделанное солдатом: пленный дал ценные показания. Теперь замысел противника ясен, теперь бить его будет легче!

Стоит перед обелиском человек. Вспоминает боевых побратимов- односельчан. Некоторые сложили головы в том первом бою под селом Почапы. Другие — чуть позже, под Лисичанами, где в жестокой схватке с врагом от роты осталось не больше половины. А разве легок был путь через Карпаты?

Четыреста двадцать восемь лесоводчан отдали жизнь за счастье Родины. И он, оставшийся в живых, может со всей ответственностью заявить перед памятником: сегодняшняя жизнь, дорогие мои боевые товарищи, действительно счастливая! В селе Лесоводах каждая семья живет в новом благоустроенном доме. Новые Дворец культуры и школа, детский комбинат и больница. Десятки выпускников институтов работают в колхозе. Пять колхозников стали Героями Социалистического Труда, четырнадцать человек награждены орденом Ленина.

Иван Васильевич удостоен высшей награды: он кавалер ордена Ленина, Золотой медали «Серп и Молот» и двух орденов «Знак Почета».

Б. С. Гармаев

К свисту снарядов прибавился железный скрежет танков, за которыми двигались цепи гитлеровцев. Враг начал контратаку, чтобы пробить брешь в кольце окружения.

Танковая рота капитана Болгара, укрепившаяся на высотке у небольшого хутора близ села Княже, приняла на себя удар. Не менее получаса длилась танковая дуэль. Гитлеровцы отступили.

Наступила передышка. Танкисты вышли из машин. Усталость валила с ног. Расположились на изрытой земле, вдыхая запах трав, смешанный с запахами порохового дыма. Механик-водитель Буянто Гармаев осмотрел танк.

— Отдохни, легче на душе станет, — сказал механику лейтенант Сорокодум. — Впереди трудная дорога…

Гармаев лег на краю обвалившегося окопа. Закрыл глаза. Хотелось хоть на минуту забыть обо всем.

«Трудная дорога!.. А когда она была легкой? — думал Буянто. — Может, на Курской дуге?»

Гармаеву вспомнилось, как в удушливой от пыли и дыма тьме он вел танк на позиции гитлеровцев, утюжил гусеницами окопы. И вдруг ощутил резкий удар в башню. Ранен командир экипажа. А машина все шла вперед и вперед. Снова близко взрыв. Танк загорелся… Вскоре дали новую «тридцатьчетверку». Вот на ней-то и шел Гармаев к Десне, к Днепру. Под бомбами самолетов. Через обстреливаемые врагом переправы.

А разве здесь легкая дорога? Это только просто сказать: отбили у врага еще одну деревню. Сколько сил, крови приходится отдавать за освобождение каждого населенного пункта.

Федора Хейло обуревали другие мысли.

— Эх, убрать бы тебя, милая, — мечтательно произнес он, обращаясь, словно к живому, к пшеничному стеблю с полновесным колосом. — У нас на Полтавщине урожай, наверное, уже убрали.

— А мне пишут из Чувашии, что комбайны лишь выходят на поля, — отозвался Егор Воронцов.

Беседовали два хлебороба, истосковавшиеся по работе в поле. Казалось, они забыли, что происходит вокруг. Но нет! Украинец сержант Федор Хейло, чуваш младший сержант Егор Воронцов и их товарищи по экипажу бурят Буянто Гармаев и командир — русский Василий Сорокодум по первому сигналу готовы ринуться в бой.

В этом составе экипаж был скомплектован, когда 72-й гвардейский тяжелый танковый полк сражался на правобережье Днепра. В трудных походах крепла дружба воинов четырех национальностей.

Утром в поле за нескошенными хлебами появились немецкие танки. Врага встретили залпы артиллерийских орудий. Буянто вывел на удобную позицию машину. Егор Воронцов быстро досылал в казенник снаряды, Федор Хейло умело наводил танковую пушку по целям.

— Есть один! — закричал лейтенант Сорокодум, когда левофланговый «тигр» клюнул кормой и остановился.

Затем Хейло перенес огонь на второй вражеский танк и уничтожил его двумя снарядами.

Метко били и другие экипажи.

На поле, перед ротой капитана Болгара горело пять вражеских машин. Атака гитлеровцев захлебнулась.

Но прошло всего несколько часов, и вновь тревожный голос наблюдателя:

— Танки!

А в небе показались фашистские бомбардировщики.

— Тщательно замаскироваться! — приказал командир роты. Механик-водитель развернул машину к старому саду, который находился немного правее. Другие танки роты пошли к молодому осиннику, зеленым островком примыкавшему к окраинам опустевшей деревни.

Еще не успели рассеяться пыль и дым от бомбежки, как Сорокодум приказал идти в бой.

Гармаев вел машину по кочковатому полю на повышенной скорости. Короткая остановка — Федор Хейло, тщательно прицелившись, выстрелил. Массивное тело «тигра» вздрогнуло, но танк продолжал двигаться.

— Эх, промазал, — с досадой обронил наводчик.

Егор Воронцов ловко схватил из боекомплекта очередной снаряд и тут же дослал его в казенник.

Прозвучал раскатистый выстрел, и Федор на всю машину закричал:

— Есть! Есть! — танк был подбит.

Потом он увидел, как справа от него задымились еще два «тигра». Приятно на сердце, когда успешно бьют врага и боевые побратимы.

— Давай, Егор, давай! — торопил Федор Хейло заряжающего.

Шесть бронированных машин, помеченных крестами, окутались пламенем и дымом.

Тяжелый танк Сорокодума огибал стену огня и дыма. И тут, чуть приподняв люк, лейтенант увидел вражеских пехотинцев. Они двигались плотными цепями, ведя беспорядочный огонь из автоматов. «Не сдаваться же в плен идут гитлеровцы, а прут в контратаку», — рассудил Сорокодум и тут же подал команду:

— По пехоте!..

С воем и шумом вырвался осколочный и разорвался на мелкие части перед рядами немецких автоматчиков. Затем снова и снова осколочный град осыпал врагов.

Падали и падали фашисты, устилая трупами поле. И видели в этом Сорокодум и его друзья по экипажу священную месть за разоренную землю, за кровь своих братьев, за слезы сестер и матерей.

Оставшиеся в живых гитлеровцы разбежались. Поднимали руки, спрашивали, куда «идти в плен».

А наши танкисты устремились за уцелевшими, пытавшимися уйти фашистскими танками.

— Уходят, не по зубам оказалась им уральская броня! — оценивал обстановку Сорокодум.

А от командира роты последовал приказ:

— Вперед! За отходящими танками!

Гармаев направил машину через общипанную артиллерийским огнем рощицу, через луг. И вот гусеницы уже приминают рожь на неубранном поле. Командир роты доложил по рации:

— Прошел проселочную дорогу на Тростянец.

Вдруг что-то ударило в танк. Послышался сильный взрыв, скрежет. Выстрелила немецкая пушка. Хейло свалился на сидение. Как ни старался удержать направление Гармаев, танк резко развернуло, и он остановился. Водитель заглушил двигатель.

Другие танки утюжили вражескую засаду.

— Начнем ремонт! — громко сказал Гармаев.

Но вот новая беда — ранен командир. Хейло перевязал ему руку. Гармаев и Воронцов хлопочут у машины. Отремонтировали гусеницу, стали натягивать ее на катки.

Летний день подошел к концу. Солнце все ниже спускалось, густо покрывая прощальной золотистой россыпью верхушки деревьев. Раненый лейтенант Сорокодум сидел на траве, усеянной белыми ромашками.

— Никуда я не пойду! — наверное, в десятый раз он повторял воинам экипажа, которые уговаривали его отправиться в медсанбат.