Не став поднимать женщину немедленно, я позволил ей побыть в положении почтения некоторое время. Для рабовладельца бывает полезно проявить терпение в подобной ситуации. Пусть невольница хорошенько осознает смысл происходящего.

— Можешь посмотреть, — бросил я ей.

Женщина, оставаясь в позе рабского почтения, повернув голову, искоса посмотрела на нас. У неё, оказались светло-каштановые волосы, гораздо светлее, чем у той девушки, которую мы повстречали на севере, среди Фульвианских холмов. Волосы Туки были очень тёмными. Это я отметил ещё в прошлый раз, в лагере под стенами Ара. А этим утром, когда я увидел их снова, недавно вымытыми и всё ещё мокрыми, они смотрелись почти чёрными. Зато фигуры обеих рабынь показались мне очень похожими, хотя я сомневался, что эта женщина могла бы быть танцовщицей. Разумеется, я нисколько не сомневался, она могла бы этому научиться. Я считаю, что в женщине самой природой изначально заложены женские склонности, потребности, инстинкты и способности. Такие особенности, генетически закодированные внутри неё, в противоположность биохимической генетике, управляющей такими вопросами как цвет глаза и волос, являются функций поведенческой генетики женщины, и становятся тем шаблоном или лекалом, на котором базируются её самоподчинение, служение, чувственность и любовь. Конечно, всё это характерные особенности рабыни. Так что в готовности и способности женщины к рабским танцам, столь глубоко связанным с красотой и сексуальностью, показывающим её во всей изумительности, привлекательности и потребностях, едва есть смысл сомневаться. Всё это, уместно будет заметить, гармонично вписываются в физический и психологический диморфизм полов, в котором мужчина, если он не унижен, не отвержен или не калека, всегда доминирует. И кстати, этот сексуальный диморфизм, и баланс господства и подчинения вовсе не требуют обязательного учреждения института рабства. Просто этот институт — в пределах контекста данной цивилизации основанной на законах природы стал выражением определенных основополагающих биологических истин. И в этом случае цивилизации не стала антитезой природе, а представляет собой её естественное поступательное развитие и расцвет.

— Встань на коленях прямо, — приказал я.

Женщина выпрямила спину и со страхом и интересом посмотрела на нас.

Не говоря ей ни слова, я демонстративно уставился на её колени. Она оказалась сообразительной рабыней и, стыдливо опустив голову, быстро расставила колени в стороны, прочертив на земле два небольших сегмента, ограниченных дугообразными гребнями пыли. Неужели, удивился я, она ещё не знала, как следует вставать на колени перед мужчинами?

Бросив осторожный взгляд вверх, она, снова склонив голову, развела колени ещё шире. Потом, набравшись смелости, женщина подняла ко мне испуганное лицо и, с тревогой взглянув мне в глаза, вздохнула от облегчения. Теперь её позу можно было считать приемлемой.

Кожа на открытых местах, а таковых было гораздо больше, чем закрытых обгорела на солнце до красноты. Она казалась шершавой и обветренной, а местами полопалась от жары и грязи.

Я бросил взгляд в сторону двух наполненных водой вёдер, сквозь ручки которых уже было продето коромысло, оно же при случае и ярмо, поскольку было просверлено в трёх местах, по центру и по краям. Деревянные вёдра показались мне сами по себе тяжёлыми для такого маленького прекрасного существа, каким была эта женщина, уже не говоря о наполненных водой. Проследив направление моего взгляда, она вздохнула.

— Нелёгкая тебе досталась работёнка, — заметил я.

— Так решил мой господин, — сказала она, снова поднимая глаза на меня.

— Как долго длятся твой рабочий день? — поинтересовался я.

— Столько, сколько захочет мой владелец, — ответила женщина.

— Ты — полевая рабыня, — сказал я.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— И это, тоже, как захотел твой хозяин, — заключил я.

— Да, Господин, — признала рабыня, — так захотел мой хозяин.

— Твои волосы острижены до длины весьма обычной для полевой рабыни, — заметил я.

— Это, чтобы их можно было продать, Господин, — объяснила она.

— Но они же отрастут снова, — напомнил я.

— Да, Господин, — улыбнулась женщина.

— И тогда их можно будет снова состричь, — усмехнулся я, отчего глаза рабыни наполнились слезами. — Верров тоже стригут. А иначе где бы мы брали шерсть для одежды.

— Конечно, Господин, — всхлипнула она.

— Ты возражаешь? — осведомился я у заплакавшей женщины. — А ведь твою голову запросто могли обрить наголо.

Она несколько ошеломлённо посмотрела на мне, из чего я заключил, что об этой возможности она ещё не задумывалась.

— Неужели Ты не благодарна своему господину за то, что твоя голова не обрита? — поинтересовался я.

— Да, Господин, — ответила рабыня.

— Ну так, скажи это, — потребовал я.

— Я благодарна, что моя голова не обрита, — выдавила она из себя.

Несмотря на то, что в качестве наказания волосы рабыни могут быть острижены, или даже сбриты полностью, такое наказание обычным не назовёшь. В конце концов, рабовладельцы обычно предпочитают рабынь с прекрасными длинными волосами. Фактически, в большинстве городов, гораздо чаще можно встретить невольниц именно с длинными волосами. К тому же с такими волосами можно много чего сделать. Ведь помимо того, что волосы украшают женщину, доставляя удовольствие её владельцу своей красотой и чувственностью, они могут служить и для чисто практических целей, например, чтобы связать рабыню, заткнуть ей рот и так далее.

Главная причина коротких стрижек у полевых рабов обоего пола, а также и в случаях некоторых других форм рабства, является их защита от паразитов. По подобной причине головы и тела женщин, перевозимых в трюмах невольничьих судов, почти всегда выбриваются полностью. Впрочем, даже в этом случае сразу после выгрузки, и это является стандартным требованием портовых властей многих городов, они все подвергаются санитарной обработке в рабских ваннах.

— Чьи это поля? — полюбопытствовал я, осматривая окрестности.

— Это поля моего господина, Аппания, — ответила женщина.

— Он богатый человек? — спросил я.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Подозреваю, что ему принадлежит множество женщин, — предположил я.

— Да, Господин, — подтвердила рабыня.

— Я бы даже сказал, что ему принадлежит неприлично много женщин, — добавил я.

Рабыня озадаченно посмотрела на меня.

Её горло обнимал простой чёрный ошейника, по большому счёту не более чем полоса тёмно-серого железа, согнутая вокруг шеи и заклёпанная ударом молота. Заклёпку я заметил ещё раньше, благодаря короткости её волос, в тот момент, когда она стояла спиной к нам и вытягивала ведро с водой. Скорее всего, надпись не содержала даже имени женщины, подозреваю, что там было выбито что-то вроде: «Я — собственность Аппания».

— Я это к тому, что мне странно видеть такую женщину, как Ты в поле, — объяснил я.

Мокрые дорожки блеснули на щеках рабыни.

— Держи колени широко, — предупредил я, и она быстро вернула колени а прежнее положение.

Конечно, эта женщина не казалась мне полевой рабыней. Скорее она выглядела как тот вид женщины, который можно было бы ожидать встретить в доме, семенящей босиком по натёртому до зеркального блеска кафелю, возможно, с колокольчиками на лодыжке и с лоскутом шёлка на бёдрах. Такой вид женщин, маленьких, соблазнительных и фигуристых, с гладкой кожей и податливым ароматным телом, настолько подходит для удовольствия мужчин, что мгновенно притягивает к себе внимание. Таких женщин трудно забыть, зато так хочется держать рядом, особенно ночью прикованной к кольцу в ногах своей постели.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Лавиния, — представилась рабыня.

— Звучит как прекрасное для рабыни имя, — заметил я, — особенно для полевой рабыни.

— Это было моим именем, когда я была свободной женщиной, — сообщила она.

— Теперь это — другое имя, — усмехнулся я, — присвоенное тебе, как рабская кличка.