Вдруг снова раздался, тот же поразивший и ужаснувший меня громкий, пронзительный, рвущий нервы, парализующий крик, на сей раз, показавшийся ужасно близко, не дальше нескольких футов. Я беспомощно задёргалась в обволакивающем меня одеяле, в наручниках, в ремнях и веревках. Я ничего не знала о том, что происходило вокруг меня. Мы все становимся необыкновенно беспомощными, когда нам затыкают рот и отделяют нас от внешнего мира непрозрачным колпаком. Плетёный настил подо мной закачался, и я догадалась, что рядом со мной крепят остальной груз, таких же невольниц как и я. Их движения передавались мне через переплетения лозы или веток. А через некоторое время хлопнули ворота, и я услышала скрип ремней, верёвок и затягиваемых узлов. Спустя ещё пару минут новый крик потряс меня до глубины души, потом рывок, и новый дикий крик, проникающий внутрь, бьющий по барабанным перепонкам, заставляющий меня в панике дёргаться и корчиться, пытаясь вырваться из державших меня пут. И сразу за криком уже знакомые хлопки, сопровождающиеся мощными порывами ветра. Опять поднялась пыль, проникавшая под капюшон и одеяло, вызывая дикий зуд и неосуществимое желание почесаться. Под плетёным настилом проскрежетала галька, и к моему удивлению, тот объект, в который меня усадили, резко дёрнулся и начал быстро скользить по земле, а через мгновение, пошёл вверх, вжимая меня в настил и заставляя меня снова биться в путах. Я была в воздухе! Мы поднимались! После нескольких минут подъёма, полёт перешёл в горизонтальную плоскость. Ветер, свистевший сквозь плетеные стены, ощущался даже сквозь одеяло. Мне оставалось только надеяться, что объект, в котором я была заключена, был достаточно прочным. Теперь я сидела абсолютно спокойно, у меня не было ни малейшего желания рисковать своей жизнью, ослабив его конструкцию. Я понятия не имела о том, как высоко мы летели. Было холодно, я мёрзла, даже несмотря на одеяло. После нескольких часов полёта, по теплу на правой стороне капюшона, я предположила, что мы могли лететь на запад, или, возможно, на северо-запад. Запястья саднили. Во время взлёта, в панике, я слишком сильно дёргала руками, закованными в наручники. Не лучше чувствовали себя и мои щиколотки. Конечно, мои потуги были абсолютно бесполезны. Гореанской рабыне связанной мужчинами, знающими в этом толк, нечего даже думать о возможности убежать или освободиться. Мои попытки вырваться, и я теперь понимала это, были абсолютной глупостью, но в то время мне некогда было отдавать себе в этом отчёт. Они были чисто рефлекторной борьбой связанной девушки, оказавшейся в абсолютно беспомощной и ужасающей действительности. Я надеялась, что не порезалась так, что могут остаться шрамы, для меня уже не было секретом, что меня могут избить за порчу имущества моего хозяина, то есть меня. Впрочем, я и сама не хотела иметь на себе какие-либо шрамы, могущие испортить мою внешность. Можно было предположить, что у меня начало проявляться тщеславие рабыни. Внезапно я почувствовала умиротворение. Появилась уверенность в том, что верёвки, удерживавшие этот объект, выдержат, что настил, на котором я сидела, вряд ли провалится. Даже появилось чувство благодарности за то, что меня завернули в одеяло. Теперь, когда ко мне вернулось моё самообладание, появилось нетерпеливое любопытство, и я захотела узнать побольше о том, где я оказалась. Я понятия не имела о том, в какое устройство меня запихнули, и как высоко оно находится. Мне было ужасно интересно, что было там, далеко внизу. Были ли это поля? Реки? Леса? А если бы мне удалось выглянуть, смогла бы я разглядеть тень от нашего летательного средства, стремительно скользящую по раскинувшемуся внизу ландшафту? Что за животное или птица, тянула эту корзину, ящик, или, что это было? Мне было жаль, что я не могла этого видеть. Однако теперь это было невозможно. Мои желания, как моя свобода были запрещены мне моим владельцем.

— Это был ничего для меня не стоящий пустяк, — отмахнулся Хендоу.

Я кротко склонила голову перед ним, перед своим господином. Конечно, для него моё удобство действительно было ничего незначащим пустяком. Там на высоте, на ветру и холоде, без того одеяла я могла замёрзнуть до полусмерти, а мой комфорт был делом последним.

Так и провела я всё время в колпаке и с кляпом во рту, до самого моего прибытия в таверну в комнату для приёма рабынь. А наручники с моих рук не снимали до тех пор, пока я не оказалась внизу, в подвале, и не встала перед дверцей конуры, в которую меня поселили. Сразу после того, как я, наконец, рассталась с надоевшими наручниками, меня поставили на руки и колени и впихнули в конуру. Дверца захлопнулась позади меня. Как только мужчина ушёл, я извернулась в конуре, и выглянула наружу сквозь решётку. Высота конуры позволяла мне стоять на коленях, но встать вертикально в ней было невозможно. Я взялась руками за прутья и с любопытством принялась осматриваться. Тусклый огонёк едва освещал внутренности подвала. Слева и справа, хотя я и не могла их видеть сейчас, но видела по пути, находились остальные конуры. В таком месте можно было разместить несколько девушек. Но сейчас, насколько я успела заметить, они были пусты. На пол конуры была брошена охапка соломы, одеяла, в углу стояла кастрюля с водой, и ведро вместо удобств. Накормили меня только на следующее утро, какие-то пилюли и традиционная каша, в миске, которую небрежно пропихнули в щель под дверцей. Выпустили меня немного позже, и сразу же отправили на мой первый из моих уроков танцев.

— Господин, — шёпотом обратила я на себя внимание Хендоу.

— Да? — отозвался он.

— Я могу говорить? — спросила я.

— Да, — разрешил он.

— Я понимаю, что Вы удовлетворены ценой, которую за меня заплатили, — прошептала я.

— Да, — кивнул мужчина.

— Значит, я оказалась для вас выгодной покупкой, — сделала я логичный вывод.

Это может показаться странным, но я, прежняя Дорин Уильямсон, робкая, застенчивая библиотекарша с Земли стала интересоваться такими вопросами, как моя цена. Впрочем, ничего удивительного, ведь пока я была свободной женщиной, я была бесценной, таким образом, в некотором смысле, была без цены или ничего не стоящей. С другой стороны, теперь, как у рабыни у меня действительно появилась ценность и вполне определенная цена, зависящая от того, сколько мужчины были готовы заплатить за меня.

— Так оно и есть, — признал Хендоу.

— А сколько Вы за меня заплатили? — спросила я.

— Уверен, Ты и сама этого не забыла, — усмехнулся он.

— Да, я помню, что Вы назвали цену в два пятьдесят, — сказал я, — но я действительно не знаю, что это означает.

— Два серебряных тарска, — снизошёл хозяин до объяснений, — и пятьдесят медных. Не медных бит-тарсков, а целых тарсков.

Я нетерпеливо смотрела на него, ожидая продолжения.

— Ага, — протянул мужчина, — оказывается, Ты у нас тщеславная маленькая тарскоматка. Значит, тебе не терпится узнать, большая ли это сымма, я прав? Ты хочешь знать, сколько Ты принесла, в действительности, на рабском прилавке, как голая рабыня. Тебе хочется составить мнение относительно твоей ценности. Ты хочешь знать, сколько реально стоишь. Тебе любопытно узнать сумму, которую Ты могла бы заработать для твоего владельца на открытом рынке.

— Да, Господин, — нетерпеливо прошептала я.

— Любопытство не подобает кейджере, — усмехнулся Хендоу, поглаживая свою плеть.

— Простите меня, Господин, — быстро склоняя голову, отозвалась я.

— Во-первых, Ты должна уяснить для себя, что сейчас женщины — весьма дешёвый товар. Это связано с идущей войной. Из-за беспорядков и голода в разных частях страны, многие женщины были вынуждены сами продать себя в рабство. Добавим сюда то, что за последние месяцы на рынок были выброшены тысячи женщин из одного только Торкадино. Многие регионы сейчас просто кишат наемниками и разбойниками. Работорговцы осмелели, осмелели настолько, что перестали стесняться даже в самых крупных городах. Столпотворение, вызванное притоком беженцев, в таких городах как Ар, тоже не способствует росту цен. Среди беженцев, хватает красивых и беззащитных женщин, а захватить их труда не составляет. Все эти факторы способствовали спаду на рынке.