Против воров, любодеев, разбойников дали законы:

Ибо и прежде Елены многие жены постыдной

Были причиной войны; но все эти, как дикие звери,

Жен похищавшие чуждых, от сильной руки погибали

110 Смертью безгласной — как бык погибает, убитый сильнейшим.

Если раскроет кто летопись мира, веков и народов,

Должен признать, что закон произшел — от боязни неправды!

Правды с неправдой натура никак различить не умеет

Так, как она различает приятное с тем, что противно!

Просто рассудком нельзя доказать, что и тот, кто капусту

На огороде чужом поломал, и тот, кто похитил

Утварь из храма богов, — преступление оба свершили!

Нужно, чтоб правило было и им полагалось возмездье

В меру вины, чтоб бичом не наказан был легкий проступок.

120 Впрочем, чтоб розгою ты наказал заслужившего больше,

Этого я не боюсь! Ты всегда говоришь, что различья

Нет меж большой и меж малой виной, меж разбоем и кражей;

Будто ты все бы одной косою скосил без разбора,

Если б почтили тебя сограждане властью высокой.

Если ж мудрец — по твоим же словам — и богач, и сапожник,

И красавец, и царь: так чего же желать, все имея? ..

«Ты ведь не понял меня, — говоришь ты, — Хрисипп[21], наш наставник,

Так говорит, что мудрец хоть не шьет ни сапог, ни сандалий,

Но сапожник и он». — Почему? — «Потому что и молча

130 Гермоген — все отличный певец, а Алфен — все сапожник

Ловкий, как был, хоть и бросил снаряд свой и лавочку запер!

Так и мудрец. Он искусен во всем; он всем обладает,

Следственно он над всеми и царь». — Хорошо! отчего же

Ты не властен мальчишек прогнать, как они всей толпою

Бороду рвут у тебя и как ты надрываешься с крику? . .

Ты и мудрец, ты и царь, а лаешь на них попустому!

Кончим! Пока за квадрант[22] ты, властитель, отправишься в баню

С свитой покуда незнатной, с одним полоумным Криспином,

Я остаюся с друзьями, которые — в чем по незнанью

140 Я погрешу — мне охотно простят; я тоже охотно

Их недостатки сношу. И хоть я гражданин неизвестный,

Но убежден, что счастливей тебя проживу я на свете!

САТИРА ЧЕТВЕРТАЯ

Аристофан и Кратин, Евполид и другие поэты,

Мужи, которые древней комедии славою были,

Если кто стоил представленным быть на позорище людям, —

Вор ли, убийца ль, супружных ли прав оскорбитель бесчестный, —

Смело, свободно его на позор выставляли народу.

В этом последовал им и Луцилий, во всем им подобный,

Кроме того, что в стихе изменил и стопу он и меру.

Весел, тонок, остер; но в составе стиха был он жесток:

Вот в чем его был порок. Он считал за великое дело

10 Двести стихов произнесть, на одной ноге простоявши.

Мутным потоком он тек; а найти в нем хорошее можно.

Но — многословен, ленив, не любил он трудиться над слогом,

Много ль писал — умолчу! Но вот уж я вижу Криспина;

Вот... подзывает мизинцем меня: «Возьми-ка таблички,

Ежели хочешь; назначим свидетелей, время и место,

Да и посмотрим, кто больше напишет!» — О нет! превосходно

Сделали боги, что дали мне ум и скудный и робкий!

Редко и мало ведь я говорю; но тебе не мешаю,

Если угодно тебе, подражать раздувальному меху

20 И напрягаться, пока от огня размягчится железо.

Фанний счастливый! Он все сочиненья свои и свой облик

Выставил сам, хоть никто не просил. Но моих сочинений

Не читает никто; а публично читать опасаюсь

Я, потому что немало людей, порицанья достойных:

Им не нравится род мой! Возьми из толпы наудачу —

Этот терзается скупостью; тот честолюбьем несчастным;

Этому нравятся женщины; этому мальчики милы;

Этого блеск серебра восхищает, а Альбия — бронза.

Этот меняет товары от стран восходящего солнца

30 Вплоть до земель, где оно заходящими греет лучами:

Все умножая богатства, убытков страшась, он несется,

Он сквозь опасности мчится, как прах, воздвигаемый вихрем.

Все, кто боится стихов, ненавидят за них и поэта.

«Сено, — кричат, — на рогах у него[23]!» — «Берегись! Он пощады

Даже и другу не даст; приневолит себя, чтоб смеяться!

Только б ему написать, а уж там всем мальчишкам, старухам,

Из пекарни ль, с пруда ли идут, всем уж будет известно!»

Пусть! Но примите, прошу, два слова в мое оправданье!

Первое: я не считаю себя в тех, которым бы дал я

40 Имя поэта: ведь стих заключить в известную меру —

Этого мало! Ты сам согласишься, что кто, нам подобно,

Пишет, как говорят, тот не может быть признан поэтом.

Этого имени честь прилична лишь гению, духу

Божеской силы, устам — великое миру гласящим.

Вот отчего и комедия многих вводила в сомненье,

И поэма ль она, или нет, подвергалось вопросу,

Ибо ни силы в ней духа, ни речи высокой: отлична

Только известною мерой стиха от речей разговорных.

«Так! но и в ней — не гремит ли отец, пламенеющий гневом,

50 Ежели сын, без ума от развратницы, брак отвергает

И от невесты с приданым бежит, и при светочах, пьяный,

Засветло бродит туда и сюда!»—Но разве Помпоний,

Если бы жив был отец, не те же бы слышал угрозы?

Следственно, гладких стихов для комедии мало, хотя бы,

Меру отняв, мог и всякий отец так грозиться на сцене.

Ежели меры и такта лишить все, что ныне пишу я,

Как и что прежде Луцилий писал, и слова переставить,

Первое сделать последним, последнее первым (не так, как

В этих известных стихах: «Когда железные грани[24]

60 И затворы войны сокрушились жестоким раздором»):

В нас невозможно б найти и разбросанных членов поэта!

Но подождем разбирать, справедливо ль считать за поэму

То, что пишу я теперь. Вот вопрос: справедливо ль считаешь

Ты, что опасно писать в этом роде? Пусть Сульций и Каприй,

Оба охриплые, в жарком и сильном усердии оба,

Ходят с доносом в руках, негодяев к великому страху;

Но — кто честно живет, тот доносы и их презирает.

Если на Целия, Бирра, разбойников, сам и похож ты,

Все я не Каприй, не Сульций: чего же меня ты боишься?

70 В книжных лавках нет вовсе моих сочинений, не видно

И объявлений о них, прибитых к столбам; и над ними

Не потеет ни черни рука, ни рука Гермогена!

Я их читаю только друзьям; но и то с принужденьем,

Но и то не везде, не при всех. А многие любят

Громко читать, что напишут, на форуме, даже и в бане,

Ибо в затворенном месте звончей раздается их голос.

Суетным людям приятно оно; а прилично ли время,

Нужды им нет, безрассудным. — «Но ты, говорят мне, ты любишь

Всех оскорблять! От природы ты склонен к злоречью!» — Откуда

80 Это ты взял? Кто из живших со мной в том меня опорочит?

Если заочно злословит кто друга; или, злоречье

Слыша другого о нем, не промолвит ни слова в защиту;

Если для славы забавника выдумать рад небылицу

Или для смеха готов расславить приятеля тайну:

Римлянин! вот кто опасен, кто черен! Его берегися!

Часто мы видим — три ложа столовых; на каждом четыре

Гостя; один, без разбора, на всех насмешками брызжет,

Кроме того, чья вода; но лишь выпьет, лишь только откроет

Либер[25] сокрытое в сердце, тогда и тому достается.

90 Этот, однакоже, кажется всем и любезным и кротким,