И понемногу согрелись дыханьем размякшие камни
И предложила мужам обнаженных девушек Пирра,
Всё, что ни делают люди, — желания, страх, наслажденья,
Радости, гнев и раздор, — все это начинка для книжки.
Разве когда-нибудь были запасы пороков обильней,
Пазуха жадности шире открыта была и имела
Наглость такую игра? Ведь нынче к костям не подходят,
90 Взяв кошелек, но, сундук на доску поставив, играют.
Что там за битвы увидишь при оруженосце-кассире!
Есть ли безумие хуже: сто тысяч сестерциев бросить
И не давать на одежду рабу, что от холода дрогнет?
Кто из отцов воздвигал столько вилл, кто в домашнем обеде
Семь перемен поедал? Теперь же на самом пороге
Ставят подачку, — ее расхищает толпа, что одета
В тоги. Однако сперва вам в лицо поглядят, опасаясь,
Не подставной ли пришел и не ложным ли именем просишь;
Признан, — получишь и ты. Чрез глашатая кличет хозяин
100 Даже потомков троян: и они обивают пороги
Так же, как мы. «Вот претору дай, а потом и трибуну».
Вольноотпущенник — первый из нас: «Я раньше, мол, прибыл.
Что мне бояться и смело свое не отстаивать место:
Пусть я рожден у Евфрата, в ушах моих женские дырки, —
Сам я не спорю, но пять моих лавок четыреста тысяч
Прибыли мне принесут; что желаннее пурпур широкий[252]
Даст, коль Корвин сторожит наемных овец в лаврентийском
Поле, а я — побогаче Палланта или Лицина».
Стало быть, пусть ожидают трибуны и пусть побеждают
110 Деньги: не должен же нам уступать в священном почете
Тот, кто недавно был в Рим приведен с ногой набеленной[253],
Раз между нами священней всего величие денег.
Правда, еще роковая Деньга обитает не в храме,
Мы не воздвигли еще алтарей, и монетам не создан
Культ, как Верности, Миру, как Доблести, или Победе,
Или Согласью[254], что щелкает нам из гнезда на приветы.
Если ж почтенный патрон сосчитает в годичном итоге,
Сколько подачек сберег и много ль доходу прибавил,—
Что он клиентам дает, у которых и тога отсюда,
120 Обувь, и хлеб, и домашний огонь? За сотней квадрантов
Так и теснятся носилки, и жены идут за мужьями —
Хворая эта, беременна та, — всюду тянутся жены.
Муж, наторевший в привычном искусстве, для той, кого нету,
Просит, а вместо жены — пустое закрытое кресло:
«Галла моя, говорит, поскорей отпусти; что ты медлишь?
Галла, лицо покажи! Не тревожьте ее, — отдыхает».
Распределяется день примерно в таком вот порядке:
Утром подачка, там форум, потом Аполлон-юрисконсульт[255],
Статуи знавших триумф, и меж ними нахальная надпись
130 То из Египта неведомых лиц, а то арабарха,
Перед которым не грех помочиться, а может, и хуже.
Вот уж из сеней уходят, устав, пожилые клиенты.
Как ни живуча у них надежда авось пообедать,
Но расстаются с мечтой, покупают дрова и капусту,
Их же патрон будет жрать между тем все, что лучшего шлет нам
Лес или море, и сам возлежать на просторных подушках:
Ибо со скольких прекрасных столов, и широких и древних,
Так вот в единый присест проедают сразу наследства.
Если ж не будет совсем паразитов, то кто перенес бы
140 Роскоши скупость такую? И что это будет за глотка
Целых глотать кабанов — животных, рожденных для пиршеств?
Впрочем, возмездье придет, когда ты снимешь одежду,
Брюхо набив, или в баню пойдешь, объевшись павлином.
Без завещания старость отсюда, внезапные смерти,
И — для любого обеда совсем не печальная новость —
Тело несут среди мрачных друзей и на радость народу.
Нечего будет прибавить потомству к этаким нравам
Нашим: такие дела и желанья у внуков пребудут.
Всякий порок до предела дошел: используй же парус,
150 Всё полотно распускай! Но здесь ты, может быть, скажешь:
«Где же талант, равносильный предмету? Откуда у древних
Эта письма´ прямота обо всем, что придет сгоряча им
В голову?» — Я не осмелюсь назвать какое-то имя?
Что мне за дело, простит или нет мои Муций намеки.
«Выставь-ка нам Тигеллина — и ты загоришься, как факел,
Стоя ты будешь пылать и с пронзенною грудью дымиться,
Борозду вширь проводя по самой средине арены».
— Значит, кто дал аконит трем дядьям, тот может с носилок
Нас презирать, поглядев с высоты своих мягких подушек?
160 «Если ты встретишься с ним, — запечатай уста себе пальцем:
Тотчас же он донесет, коль слово вымолвишь: «Вот он!»
Сталкивать можно спокойно Энея с Рутулом диким,
Не огорчится никто несчастною долей Ахилла
Или пропавшего Гила, ушедшего по´д воду с урной;
Только взмахнет как мечом обнаженным пылкий Луцилий, —
Сразу краснеет пред ним охладевший от преступленья
Сердцем, и пот прошибет виновника тайных деяний.
Слезы отсюда и гнев. Поэтому раньше обдумай
Это в душе своей, после ж труби; а в шлеме уж поздно
170 Схватки бежать».—Попробую, что позволительно против
Тех, кого пепел зарыт на Фламиньевой или Латинской[256].
САТИРА ВТОРАЯ
Лучше отсюда бежать — к ледяному хотя б океану,
За савроматов, лишь только дерзнут заикнуться о нравах
Те, что себя выдают за Куриев, сами ж — вакханты:
Вовсе невежды они, хотя и найдешь ты повсюду
Гипсы с Хрисиппом у них; а всех совершеннее тот, кто
Купит портрет Аристотеля или Питтака, а также
Бюстам Клеанфа прикажет стеречь свои книжные полки.
Лицам доверия нет, — все наши улицы полны
Хмурых распутников; ты обличаешь позорное дело,
10 Сам же похабнее всех безобразников школы Сократа.
Правда, и шерсть у тебя на руках и косматые ноги
Дух непреклонный сулят, однакоже с гладкого зада
Врач у тебя отрезает, смеясь, бородавки большие.
Редко они говорят, велика у них похоть к молчанью;
Волосы бреют короче бровей[257]. Архигалл[258] Перибомий
Более их и правдив и честен: лицом и походкой
Он обличает порочность свою, — судьба в том повинна;
Этих жалка простота, им в безумстве самом — извиненье.
Хуже их те, что порочность громят словесами Геракла,
20 О добродетели речи ведут — и задницей крутят.
«Ты, виляющий Секст, тебя ли я буду стыдиться?
Чем же я хуже тебя? — бесчестный Варилл его спросит. —
Над кривоногим смеется прямой, и над неграми — белый;
Разве терпимо, когда мятежом возмущаются Гракхи?
Кто же смешал бы небо с землей и моря с небесами,
Ежели Верресу вор не по нраву, Милону — убийца.
Если развратников Клодий винит, Катилина — Цетега,
А триумвиры[259] не терпят проскрипций учителя Суллы?»
Был соблазнитель[260] такой, недавно запятнанный связью
30 Жуткою; восстановлял он законы суровые[261]; страшны
Были не только что людям они, но Венере и Марсу, —
При бесконечных абортах из плодного Юлии чрева,
Что извергало мясные комочки, схожие с дядей.
Значит, вполне по заслугам порочные все презирают
