Я в шуме времени кипящем

купался тайном и публичном,

но жил с азартом настоящим

я только в шелесте страничном.

Он вялую гонит волну за волной

унылую мелкую муть:

Господь одарил его певчей струной,

забыв эту нить натянуть.

Ругал эпоху и жену,

искал борьбы, хотел покоя,

понять умом одну страну

грозился ночью с перепоя.

Почувствовав тоску в родном пространстве,

я силюсь отыскать исток тоски:

не то повеял запах дальних странствий,

не то уже пора сменить носки.

Когда успех и слава

обнять готовы нас,

то плоть уже трухлява,

а пыл уже погас.

Он талант, это всем несомненно,

пишет сам и других переводит,

в голове у него столько сена,

что Пегас от него не отходит.

То злимся мы, то мыслим тонко,

но вплоть до смертного конца

хлопочем высидеть цыплёнка

из выеденного яйца.

Во всё, что я пишу, для аромата

зову простую шутку - однодневку,

а яркая расхожая цитата -

похожа на затрёпанную девку.

Беспечный чиж с утра поёт,

а сельдь рыдает: всюду сети;

мне хорошо, я идиот,

а умным тяжко жить на свете.

Весь мир наших мыслей и знаний -

сеть улиц в узлах площадей,

где бродят меж тенями зданий

болтливые тени людей.

Я б жил, вообще ни о чём не жалея,

но жаль - от житейской возни худосочной

в душе стало меньше душевного клея,

и близость с людьми стала очень непрочной.

Пока нас фортуна хранит,

напрасны пустые гадания,

и внешне похож на зенит

расцвет моего увядания.

Во мне, живущем наобум,

вульгарных мыслей соки бродят,

а в ком кипит высокий ум -

они с него и легче сходят.

Люблю с подругой в час вечерний

за рюмкой душу утолить:

печаль - отменный виночерпий

и знает, сколько нам налить.

Дожив до перелома двух эпох,

на мыслях мельтешных себя ловлю,

порывы к суете ловлю, как блох,

и сразу с омерзением давлю.

Читаю оду и сонет,

но чую дух души бульдожьей;

не Божьей милостью поэт,

а скудной милостыней Божьей.

Я вчера полистал мой дневник,

и от ужаса стало мне жарко:

там какой-то мой тухлый двойник

пишет пошлости нагло и жалко.

Доколе дух живой вершит пиры,

кипит игра ума и дарования;

поэзия, в которой нет игры -

объедки и огрызки пирования.

Глупо думать про лень негативно

и надменно о ней отзываться:

лень умеет мечтать так активно,

что мечты начинают сбываться.

Пот познавательных потуг

мне жизнь не облегчил,

я недоучка всех наук,

которые учил.

Увы, в отличие от птиц

не знаю, сидя за столом,

что вылупится из яиц,

насиженных моим теплом.

Даже вкалывай дни и ночи,

не дождусь я к себе почтения,

ибо я подвизаюсь в очень

трудном жанре легкого чтения.

Держу стакан, точу перо,

по веку дует ветер хлёсткий;

ни зло не выбрав, ни добро,

живу на ихнем перекрёстке.

И я хлебнул из чаши славы,

прильнув губами жадно к ней;

не знаю слаще я отравы

и нет наркотика сильней.

Глупо гнаться, мой пишущий друг,

за читательской влагой в глазу -

всё равно нарезаемый лук

лучше нас исторгает слезу.

Он воплотил свой дар сполна,

со вдохновеньем и технично

вздувая волны из гавна,

изготовляемого лично.

Душевный чувствуя порыв,

я чересчур не увлекаюсь:

к высотам духа воспарив,

я с них обедать опускаюсь.

Что столь же я наивен - не жалею

лишаться обольщений нам негоже:

иллюзии, которые лелею -

они ведь и меня лелеют тоже.

Нет, я на лаврах не почил,

верша свой труд земной:

ни дня без строчки - как учил

меня один портной.

Жили гнусно, мелко и блудливо,

лгали и в стихе и в жалкой прозе;

а в раю их ждали терпеливо -

райский сад нуждается в навозе.

Печалью, что смертельна жизни драма,

окрашена любая песня наша,

но теплится в любой из них упрямо

надежда, что минует эта чаша.