Нас как бы судьба ни коверкала,

кидая порой наповал,

а мне собеседник из зеркала

всегда с одобреньем кивал.

Не Божьей искры бытиё,

не дух я славлю в восхищении,

а воспеваю жизнь в её

материальном воплощении.

За то греху чревоугодия

совсем не враг я, а напротив,

что в нём есть чудная пародия

на все другие страсти плоти.

Я люблю, когда грустный некто

под обильное возлияние

источает нам интеллекта

тухловатое обаяние.

Мне жалко всех, кого в азарте

топтал я смехом на заре –

увы, но кротость наша в марте

куда слабей, чем в октябре.

Всегда живя в угрюмом недоверии,

испытывая страха нервный зуд,

микроб не на бациллы и бактерии,

микроб на микроскоп имеет зуб.

Грешил я с наслаждением и много,

и странная меня постигла мука:

томят меня не совесть и не скука,

а темная душевная изжога.

Я много съел восточных блюд

и вид пустыни мне привычен,

я стал задумчив, как верблюд,

и, как осёл, меланхоличен.

Восхищённые собственным чтением,

два поэта схлестнули рога,

я смотрю на турнир их с почтением,

я люблю тараканьи бега.

Стихов его таинственная пошлость

мне кажется забавной чрезвычайно,

звуча, как полнозвучная оплошность,

допущенная в обществе случайно.

Устав от накала дневного горения,

к подушке едва прикоснувшись,

я сплю, как Творец после акта творения,

и так же расстроен, проснувшись.

Жалеть ли талант, если он

живёт как бы в мире двойном

и в чём-то безмерно умён

и полный мудак в остальном?

Гетера, шлюха, одалиска –

таят со мной родство ментальное,

искусству свойственно и близко

их ремесло горизонтальное.

Снимать устав с роскошных дев

шелка, атласы и муары,

мы, во фланель зады одев,

изводим страсть на мемуары.

Мне забавна в духе нашем пошлом

страсть к воспоминаниям любым,

делается всё, что стало прошлым,

розовым и светло-голубым.

Настолько он изношен и натружен,

что вышло ему время отдохнуть,

уже венок из лавров им заслужен –

хотя и не на голову отнюдь.

Жизнь моя на севере текла,

я в жару от холода бежал;

время, расширяясь от тепла,

очень удлиняет жизнь южан.

В момент обычно вовсе не торжественный

вдруг чувствуешь с восторгом идиота

законченность гармонии божественной,

в которой ты естественная нота.

У нас, коллега, разные забавы,

мы разными огнями зажжены:

тебе нужна утеха шумной славы,

а мне - лишь уважение жены.

Я не измыслил весть благую

и план, как жить, не сочинил,

я что придумал - тем торгую,

и свет сочится из чернил.

Читатель нам - как воздух и вода,

читатель в нас поддерживает дух;

таланту без поклонников - беда;

беда, что у людей есть вкус и слух.

Гул мироздания затих

и, слово к ритму клея тонко,

я вновь высиживаю стих,

как утка - гадкого утёнка.

Если жизни время сложное

проживаешь с безмятежностью,

то любое невозможное

наступает с неизбежностью.

Залей шуршанье лет журчаньем алкоголя,

поскольку, как давно сказал поэт,

на свете счастья нет, но есть покой и воля,

которых, к сожаленью, тоже нет.

Полностью душа моя чиста,

чужды ей волненье и метание:

кто привёл на новые места,

тот и ниспошлёт мне пропитание.

Люблю часы пустых томлений,

легко лепя в истоме шалой

плоды расслабленности, лени

и любознательности вялой.

В похмельные утра жестокие

из мути душевной являлись

мне мысли настолько глубокие,

что тут же из виду терялись.

Питали лучшие умы

мою читательскую страсть,

их мысли глупо брать взаймы,

а предпочтительнее - красть.

В искусстве, сотворяемом серьёзно

и честно от начала до конца -

что крупно, то всегда религиозно

и дышит соучастием Творца.

Под сенью тихоструйных облаков

на поле благозвучных услаждений

я вырастил породу сорняков,

отравных для культурных насаждений.