Однако не только намеренная фальсификация, но и темный слог канцелярского формуляра затруднял проверку и даже элементарное понимание написанного. История от Герцена о новичке на должности гражданского губернатора, открывшего для себя безнадежность и бесполезность канцелярской герменевтики[70], — отличный пример тому, что бумага предназначалась не столько для понимания, сколько для действия и сама была прежде всего действием, вписанным в локальный моральный порядок и соотносимым с фоновыми ожиданиями бывалых чиновников.

Одним из эффектов документального действия было производство субъекта в его административной, правовой и социальной реальности. Притязания документа не только и не столько на удостоверение личности, сколько на персональную онтологию в целом неизменно фиксировались (а также критиковались и высмеивались) в мемуарах и художественных текстах периода бюрократической гегемонии, будь то исторический анекдот о подпоручике Киже, возникшем из описки канцеляриста в царствование Павла I, история крестьянской дочери, ошибочно вписанной в консисторскую книгу мальчиком и потому попавшей под рекрутский набор в Николаевскую эпоху, сатирический тезис о нищете документально не обоснованной идентификации («без бумажки ты — букашка») из песенки бюрократа, сочиненной Василием Лебедевым-Кумачом на излете первой пятилетки, или же советская докса, изреченная Шариковым («Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать»).

Если оценивать документ по мерке перформатива, то в ходе его аналитического описания следует заняться выявлением условий успешности канцелярского письменного действия. Здесь может пригодиться перечень личных неудач во взаимодействии с административными инстанциями. Помнится, мое представление на командировку завернули из-за нарушения университетской иерархии — место для подписи декана там было зарезервировано над, а не под подписью проректора. В другой раз негодным сочли ходатайство для работы в архиве, изготовленное на старом бланке университета. Характер командировки или суть архивного исследования не интересовали администраторов — в отличие от правильности оформления реквизитов или выбора бланка. Кстати, заявление на пресловутый загранпаспорт пришлось переделывать, ибо сотрудники миграционной службы отказались иметь дело с бланком, заполненным от руки. Банковский договор распечатывали заново из-за ошибки подписи — я расписалась двумя сантиметрами левее нужной точки. Создается впечатление, что «правильной» неизменно оказывается та бумага, которая составлена с соблюдением необходимых формальностей (и при этом подана в подходящую инстанцию должным образом и в предусмотренное расписанием время[71]). По крайней мере, документ — в противовес бумажке, презрительно выбраковываемой человеком на должности, — как правило, вписан в порядок формуляра. А вот успешным он становится в том случае, если инициирует адекватное/желаемое действие — запускает, поддерживает или завершает процесс делопроизводства.

При этом порядок «формальностей», производящих и поддерживающих документный статус конкретной бумаги (право на истину, аккумуляцию власти, производство реальности, действие), может меняться и варьировать не только от эпохи к эпохе, но и от институции к институции (и это — несмотря на претензии центральной бюрократической власти на унификацию бумагооборота). В одних случаях это может быть краткое и рационально обоснованное изложение дела по пунктам, которого требовал от официальных бумаг еще Петр I. В других — непротиворечивая иерархия подписей («подписал», «скрепил», «верно»), воспроизводящая — снизу вверх — в письменных отправлениях администраторов министерской эпохи порядок восхождения письменного текста от технических исполнителей к начальству[72]. Особенностью документальных реквизитов является их жесткая локализация в документальном пространстве. Директивное использование реквизита позволяет стандартизировать все бумаги, претендующие на статус государственных; фиксировать социально-типические позиции всех участников административного взаимодействия; предписывать определенный набор действий, объективированных в устойчивых документальных формах. Отсутствие даты или порядкового номера, штампа или печати, неправильное обращение и прочие оплошности в «исполнении реквизитов» — все это может привести к документному фиаско.

Формообразующую, то есть наиважнейшую для производства документного статуса, роль играют не только обязательные элементы конкретного делового жанра, но и качество оформления бумаги вместе со стилистикой ее составления. Все вместе указывает на существование особой канцелярской эстетики, где «правильным» является красиво оформленное или хорошо написанное, а формуляр и процедура создания бумаги окружаются трепетным и пристрастным отношением.

В эпоху электронного форматирования достоинства почерка не имеют решающего значения для изготовления правильного документа, равно как и способность центрировать заголовки без помощи текстового редактора. Между тем некогда эти качества были важным условием создания безупречных канцелярских бумаг, а потому — серьезным карьерным ресурсом. В середине XIX века траектория чиновничьей социализации нередко пролегала через овладение каллиграфией. Так, Инсарский вспоминал о каллиграфическом старте своей департаментской карьеры: «Каллиграфическое искусство страшно поглотило меня. Я старался подражать всем известным в этом отношении мастерам»[73]. На следующем уровне канцелярского производства ценилась ловкость слога: «Чтением и маранием бумаги все-таки я приобрел возможность составлять деловые бумаги, и этим я много выиграл по службе. Мои бумаги хвалили, начальники ласкали меня и просили написать сложное донесение»[74]. Канцелярская эстетика проявлялась и в самодостаточности, автономной ценности формы — на этот раз литературной, а не каллиграфической: «Начальство требовало, чтобы изложение было литературно вылощено, выглажено, чтобы от него не пахло прежним канцелярским пошибом, причем на выточенность изложения обращалось иногда больше внимания, чем на сущность дела»[75]. По свидетельству Николая Бунакова, в 1840–1850-х годах помимо хорошего писарского почерка от чиновника требовалось «умение сочинять деловые бумаги условным канцелярским языком, которое приобреталось уже на службе»[76].

Однако даже идеально составленная бумага не обретет необходимого качества до тех пор, пока не будет включена в канцелярский документооборот. Как правило, такие тексты являются посланиями: у них имеется внятная коммуникативная структура[77], формулы прямого обращения и эксплицитный читатель (будь то «все гг. гражданские губернаторы», «директор треста» или «все, кого это дело касается»). Житейский опыт подсказывает, что документ рождается в тот момент, когда бумага, обладающая всеми необходимыми достоинствами, включается в бюрократическую коммуникацию, то есть принимается к производству — вносится в журнал входящих/исходящих, снабжается регистрационным номером, украшается визами, укрепляется печатями и пускается по ведомственной цепочке. Тут-то она и становится «настоящей».

Длительная переписка между инстанциями (в 1830-е годы в совете министра с бумагой производилось 45 операций, в департаменте — 34, в губернском присутствии — 19) была следствием разделения письменных административных обязанностей (ведение бумаг, сбор сведений, принятие решения). Она составляла суть решения дела: «Между нерешенными делами моего отделения была сложная и длившаяся несколько лет переписка о буйстве и всяких злодействах отставного морского офицера»[78]. Матвей Песковский вспоминает о департаментской службе: «Прежде всего, приходилось вести грамотную и довольно сложную переписку со всевозможными учреждениями и ведомствами»[79]. Поскольку законы административной иерархии не предполагали непосредственной коммуникации между низшей и высшей инстанциями, в процесс были включены многочисленные посредники. Принятая к производству (зарегистрированная) бумага требовала дополнительных сведений (переписка по нисходящей) или инструкций, подтверждений, разрешений (переписка по восходящей). Взаимодействие инстанций посредством документов получило название «сношений» (указы, предписания, отношения, донесения, уведомления, сообщения, представления, отчеты, рапорты и пр.).