— Ты всегда смотришь на меня как на ребенка! А меня это злит.

— Когда ты рядом, я чувствую себя молодым, будто возвращается ко мне потерянный рай. Ты пробуждаешь во мне надежду, тоску по работе. Ради тебя я мог бы наверняка что-то создать, может быть, стать хорошим художником.

— Наконец-то что-то я из тебя извлекла. Что будет, если ты во мне разочаруешься? А ты не думаешь, что я способна выкинуть какую-либо глупость?

Слова звучали грозно, сейчас в них он отчетливо слышал угрозу. А тогда просто не разобрался.

— Я верю тебе, — ответил он тогда, — и знаю, что молодость имеет свои права. Если я разочаруюсь в тебе, то стану еще более одиноким, чем раньше, до знакомства с тобой.

— Дорогой, поцелуй меня! — Она подставила щеку.

Так закончился тот разговор…

И вот письмо. Зря он вставил слова о том, что она свободна, свободна выбирать, и понятно, к кому они относились. Он проявил слабость. И билет был не нужен. Прочитав письмо, Эва тут же могла бы позвонить администратору, узнать, что поезд в Венецию отходит из Ниццы только в три часа, быстро уложить вещи. На такси до Ниццы можно доехать меньше чем за тридцать минут.

…Он убегал от нее, так это следовало назвать, поэтому ушел из гостиницы в одиннадцать, боясь, что Эва застанет его в номере, если вернется из своего фестивального дворца сразу после полудня. Но ведь могло случиться и так, что она в обеденное время вообще не зайдет в гостиницу?

Хорошо или плохо он поступил? Этого он так и не мог себе объяснить. Надежды его обманули. Теперь можно точно утверждать, что, прочитав письмо, Эва решила не менять своих планов. Ведь проще всего упаковать вещи, попросить Якуба помочь ей, распрощаться навсегда с этими типами и побыстрее добраться до вокзала в Ницце. Но это было бы слишком хорошо. Скорее всего, она не откажется от столь престижной работы в «Лондон-мьюзик», но сговорится с Якубом, и они приедут проститься с ним на станцию… Конечно, он оказался бы тогда в довольно глупом положении, но насколько бы ему было легче.

Итак, его тайным надеждам осуществиться не суждено. Она не приехала. До последней минуты он ждал, стоял в купе, у окна, разглядывая перрон. Поезд тронулся, отстукивая колесами горькую музыку поражения. Он поступил плохо, и на душе у него неспокойно. Впереди — одна неизвестность.

«Что значит этот ее контракт с фирмой? Будет ли он началом ее доброго пути или только шагом к пропасти? Тогда я буду во всем виноват, — размышлял Анджей. — Привез неопытную девчонку за границу и бросил на произвол судьбы… Якуба подобные «трагические» проблемы не волнуют. Это же он когда-то сказал ему: «Эва скорее тебя бросит, чем ты ее». У Анджея почему-то даже улучшилось настроение от этих слов, он закурил. — Я наивный дурак, рассуждаю о ней с высоты своих лет. А эти двадцатилетние девчонки гораздо ловчее, чем кажутся. Предприимчивые, в меру осторожные, знают что почем. Они не склонны к сантиментам. Реалистки. Может, и Эва такая? Время покажет. А может, она приедет с Якубом прямо в Варшаву?»

Хватаясь за эту слабую надежду, Анджей решил, что хватит с него одиночества, и вышел в город. Побрел их старым маршрутом к мосту Риальто. На площади около церкви Сан Фоска он увидел отряд карабинеров в касках и с прозрачными пластиковыми щитами в руках, Они ждали какого-то сигнала.

«Снова забастовка или манифестация безработных», — догадался он. И действительно, его предположения подтвердились. От дворца Ка д’Оро к площади Сан-Марко двигалась толпа, площадь была удобным местом для стотысячной манифестации. По транспарантам он понял, что бастуют почтовые служащие, требуя повышения заработной платы.

«Значит, и с Канном прервана телефонная связь», — подумал он, хотя звонить не собирался. Не для того тайно бежал из Канна, чтобы теперь названивать. При виде почтальонов он вспомнил, что за четыре недели пребывания за границей он не написал никому ни слова. Дни проходили как в тумане. Он был равнодушен ко всему, что не касалось Эвы. И когда она принималась писать открытки своим школьным подругам и знакомым по эстрадным выступлениям, радостно надписывая на конвертах обратный адрес: Венеция или Канн, он только выполнял работу наклейщика марок.

«Надо срочно послать несколько открыток», — подумал он и рассмеялся, вспомнив, что решил этим заняться как раз во время забастовки. Открытки придут через неделю после его приезда. Но все-таки они явятся свидетельствами его внимания. А ведь все люди это любят. У пани Зоси, о которой он в первую очередь подумал, под стеклом на рабочем столе целая коллекция цветных открыток. А Рената? Почему он до сих пор не послал домой хотя бы весточку?

Он купил открытки и марки в киоске поблизости и пошел дальше, с трудом продираясь сквозь толпу бастующих.

«Сегодня даже закрыты некоторые магазины. А мне надо обязательно купить сувениры для коллег по работе, ну и что-нибудь для Ренаты». Он заставлял себя думать о мелких вещах, чтобы уйти от воспоминаний.

За памятником Гольдони он свернул в улочку и отыскал в одном из переулков, сразу за мостом, тратторию, где две недели назад они с Эвой ели спагетти. В зале было шумно, пахло красным вином, шипел «Эспрессо», и так же шлепали картами за столиками у стены картежники.

— Добрый вечер, синьор, — приветствовал его тот же кельнер, подпоясанный тем же зеленым фартуком, который так покорил Эву.

Он торопливо вытер с дубового стола винные пятна:

— Спагетти или пиццу? Вино «бианко» или «россо»?

— Водку и кофе-капуцино, — попросил Анджей.

Кельнер мгновенно вернулся с подносом, на котором стояли рюмка водки и чашечка кофе. Анджей залпом выпил водку и, ничего не почувствовав, тут же заказал вторую. На какой-то момент все тревожные мысли покинули его, исчезло беспокойство. Он с интересом наблюдал за ловким и быстрым барменом, за картежниками, высоко над головой размахивающими картами. Они были в пропотевших рубахах и подтяжках. Здесь совсем другие игроки, не те, что в казино. Надо обязательно запомнить и тех, и этих.

Он отпил кофе и вынул этюдник.

Было около полуночи, когда Анджей вернулся во «Флориду». Джованны не было. Ключ протянул ему заспанный Умберто.

— Спокойной ночи, синьор, — промямлил он, будто сквозь вату. Со сна Умберто утратил свой звонкий баритон.

— Мне не звонили?

— Нет, синьор, — пробормотал он сонно, но несколько оживился, когда Анджей попросил в номер бутылку «кьянти».

— Да, да, синьор, ночью вы получите из моего собственного запаса!

В траттории Анджей выпил несколько рюмок водки, она подняла настроение, время полетело незаметно, карандаш с исступлением и свободой двигался по бумаге. Поглощенный рисованием, он часа на два забыл о своей хандре. Здесь же в гостинице она вновь навалилась… Во рту пересохло. Он сел в кресло и с удовольствием осушил первый бокал терпкого «кьянти». Вино, как ни странно, отрезвило его…

В гостиницу он шел в надежде, что ему звонили из Канна… Тогда бы он заказал разговор… Однако звонка не было. Все очевидно и просто. Она попалась на удочку, изменила ему. Не надо лицемерить, надо рассуждать по-мужски. Они, эти молодые девчонки, заглядываются на иностранцев. Каждая вторая из-за валюты готова на все. Одни нанимаются мыть горшки, другие нянчить чужих детей, чтобы, скопив немного долларов, строить потом из себя в Польше элегантных дам. Позор! Эва тоже поверила в такой вздор, как практика в Париже. И понятно, чем она должна за это заплатить.

Он ошибся, поверив такой легкомысленной девчонке. Прав был Петр: таких, как Эва, нельзя вывозить на фестивали, в это болото искушений и соблазнов. Таланта, который явился бы защитой от всего, у нее нет, а одна красота может только погубить.

Он ошибся.

Старый дурак, не знал, что такое новое поколение. Анджей стал припоминать знакомых женщин. Ни одна из них — ни Зося из секретариата, ни Рената, ни молоденькая, черноволосая Ядзя, ни даже сумасшедшая Перкун — не согласилась бы работать секретаршей и быть на побегушках или помогать по дому, лишь бы уехать за границу.