Потом рассматривали предложения, поступившие от разных отделов. Боровец, уткнув глаза в зеленую скатерть, бубнил свое «против, не вижу, принято», а возражений и впрямь не было.

И все-таки члены совета были вознаграждены приятным зрелищем — в зал вошла Черная Ядзя с чековой книжкой в руке. Секретарша Чайны в алой как мак мини-юбке и облегающей черной водолазке двигалась от двери походным шагом, словно вожатый во главе отряда харцеров. Все внимание членов совета было полностью отвлечено от заседания и переключилось на плотно облегающий свитер Ядзи. Анджей, заметив, что Крук прищурил глаза и уставился плотоядным взглядом на бюст Ядзи, покрепче сжал кулак и подумал про себя:

«Покажи язык этому трухлявому эротоману или, еще лучше, плюнь ему на его накладку. Боже мой, ну отважься, какое удовольствие ты доставишь всем нам».

Он все время думал об этом, пока Ядзя, наклонившись к Чайне, подсовывала на подпись чеки. Уходя, она бросила на Анджея взгляд, в котором можно было прочесть обещание, что если сегодня она этого не сделала, то обязательно сделает в следующий раз.

После ухода Ядзи глаза у всех потускнели и вновь уставились в зеленое сукно стола, на термосы, над которыми поднимался запах еще горячего кофе.

Совещание шло монотонно и согласно, некоторый интерес вызвали, как обычно, лишь представленные Анджеем эскизы иллюстраций для зарубежных издательств, которые были заказаны нескольким известным художникам-графикам. Больше других уделил им внимания, хвалил и причмокивал Карпацкий, которому на сей раз так и не представилась возможность поспорить или покритиковать кого-нибудь.

Анджей поблагодарил за утверждение эскизов и, довольный тем, что потратил на совещание менее часа, направился к выходу. Но тут Анубис дал ему знак рукой и вышел вслед за ним в коридор.

— Не хотел говорить вам об этом через стол, чтобы Боровец не сделал замечания. Дело в том, что Куня просил передать вам записку. Он в полдень должен уехать в Краков. Куня звонил вам на службу, однако телефон не работал.

— Спасибо. Надолго он уехал?

— Послезавтра вернется, но сказал, что тут для вас интересное и срочное сообщение.

Поднимаясь в лифте на четвертый этаж, Анджей, заинтригованный письмом, разорвал конверт и увидел размашистые, крупные, как бобы, каракули Якуба. Анджею не часто приходилось читать его письма, но всякий раз вид этой балюстрады, выстроившейся на бумаге, приводил его в веселое расположение духа и подтверждал его мнение о приятеле: «Быстрота и размах, в этом почерке весь его характер».

Но сегодня не только своеобразная каллиграфия, но и содержание письма вызвали у Анджея довольную усмешку.

«Это единственное, что порадовало меня сегодня, — подумал он, выходя из лифта. — И все-таки Якуб способен на бескорыстные поступки. Эва ошибается».

Обедали они теперь вдвоем с Эвой то в клубе художников, то в ресторане, а иногда она готовила дома холодные закуски, или «закусочный обед», как они его называли, именно он и был Анджею больше всего по вкусу. Так рождалась иллюзия нового семейного очага, и он тоже вносил свою лепту, то делая мелкие закупки, то помогая по хозяйству.

В этот день они договорились встретиться в клубе, и Анджей уже ничего не мог изменить, хотя как раз сегодня ему больше всего хотелось побыть с нею дома, поэтому он ел быстро, поторапливал официанта и, едва они успели проглотить второе, предложил:

— С удовольствием выпил бы кофе, Эва, но не здесь.

— Да, тут кофе не из лучших.

— Ты отлично знаешь, где самый вкусный кофе.

— У меня дома?

— Ты догадлива.

— Что ж, я рада. Люблю, когда мы вдвоем. Все кажется вкуснее. Пошли.

Он расплатился. На улице остановил такси.

— Зачем? — запротестовала Эва. — Отличная погода, можно прогуляться.

— Мне хочется поскорее попасть к тебе.

— Как угодно, — несколько удивленно сказала Эва. Ей показалось, что он сегодня чем-то расстроен, немного не в себе. Куда исчезла его обаятельная легкость!

«Нравится мне в нем, — не раз задумывалась она, — эта естественность жестов, спокойствие, свободная манера поведения. Сильный мужской характер, личность».

Сегодня ее впервые поразила то ли нерешительность, то ли нервозность Анджея, и это тревожило ее на протяжении всего пути домой.

Одинокое жилье Эвы теперь выглядело несколько по-иному. Исчезли со стен коты и фотографии киноактеров, их исчезновение она шутливо оправдывала тем, что «перестала быть идиоткой». Вместо них появились телевизор и небольшой новый ковер, а в скромной кухоньке — холодильник.

Сначала она протестовала против этих покупок, но он каждый раз успокаивал ее:

— Это все не конфузные, как ты выражаешься, подарки, а просто необходимые нам обоим вещи. Коль скоро мы все чаще проводим время у тебя, то позволь мне почувствовать, что я тоже принимаю участие в устройстве нашего скромного жилья.

Войдя в квартиру, Эва тотчас зажгла газ и поставила чайник. Анджей втиснулся за нею в кухню.

— Помочь тебе?

— Тесно здесь, Анджей, ступай в комнату, посиди, я сама сварю, как всегда.

Он вернулся в комнату.

«Он чем-то обеспокоен», — решила она, наблюдая за ним через открытую дверь. Она видела, как он подошел к окну и застыл, задумавшись.

Эва разлила кофе, они сели друг против друга, тут она украдкой посмотрела ему в лицо. Теперь она поняла, что сейчас услышит что-то неожиданное. Ей стало страшно и тревожно. Что он задумал? Почему ведет себя так странно? Почему так торопился из ресторана домой?

Анджей будто только и ждал, когда она сядет напротив него. Глотнув кофе, он похвалил его, одобрительно покачав головой, и начал без вступления:

— Не сердись, Эва, что я уже в который раз задаю тебе один и тот же вопрос. Скажи, ты любишь меня?

— Ты лучше меня знаешь это.

— Нет, скажи, что любишь, для меня сейчас это очень важно.

— Очень люблю. Но в чем дело?

— Я потащил тебя домой, потому что мне надо поговорить с тобой откровенно и очень серьезно.

— Даже страшно становится от такого начала. По-моему мы всегда разговариваем серьезно.

— Иногда и шутим, и может быть, как раз в такие минуты чувствуем себя особенно счастливыми. Но сегодня мне очень не по себе, мне нужно объяснить тебе все. Только сначала ответь, ты действительно хочешь быть всегда со мною?

— Всегда, всегда, всегда! Этого достаточно? Я могу даже поклясться.

— Клятвы ни о чем не говорят. Я тоже дал клятву когда-то, а сейчас вынужден нарушить ее. В последнее время я почувствовал, что больше не могу лгать.

— Ну меня ты, надеюсь, не обманываешь, я верю всему, что бы ты ни сказал. Если ты и обманываешь, то только свою жену.

— Да, я обманываю ее, скрываю правду, и это чертовски мучительно, невыносимо. Никак не могу обрести себя. За что ни возьмусь, ничего путного не выходит, собственными руками уничтожаю сделанное и все ругаю, ругаю себя.

— Зачем ты так поступаешь? — Эва умолкла на мгновение, не решаясь высказать то, что думала. Но, видя, в каком он разладе с самим собой, вдруг осмелилась и продолжила: — Я ее не знаю, но из того, что от тебя слышала, поняла: брак не принес тебе счастья. Ты сам говорил мне, что твое супружество погубило твой талант. Ну не погубило, талант не убьешь, семейная жизнь мешала тебе быть самим собой.

— Говорил.

— Тогда скажу тебе прямо и, пожалуйста, не сердись на меня. Почему ты до сих пор не развелся с ней?

Наконец прозвучало это слово «развод», висевшее вот уже несколько месяцев над ними, как назойливое комариное жужжание.

И в эту напряженную минуту он произнес слова, которых она никак не ожидала:

— Раз ты так спрашиваешь, я должен наконец рассказать тебе всю правду. Мы с ней не женаты. Формально мы не супруги.

Эва от неожиданности зажмурила глаза:

— Как не супруги? Ты сам сказал, что вы поженились во время войны в какой-то деревушке.

— Не совсем так. Я сказал тебе это потому, что не знал тебя настолько, чтобы быть откровенным до конца. А сегодня мне надо сказать тебе всю правду. Все считают, что мы настоящая супружеская пара и что у нас есть «бумаги», но дело обстоит по-иному. На самом деле это знаем только мы двое, а с сегодняшнего дня еще и ты посвящена в эту тайну. Мы живем с ней без регистрации брака почти двадцать лет, потому что, когда познакомились, она уже была замужем, а муж не давал развода. После войны его не было в Польше.