Анджей допил вино и лег спать. Погрузился в легкую полудрему. В голову лезли какие-то обрывки воспоминаний о Зосе, о Ренате, о письме из Айова-Сити, о Бервинском, о Петре, который давал такие мудрые советы…

Он ехал по улицам Варшавы. Его приветствовали чуть запорошенные снегом Уяздовские Аллеи. Слева — посольства, справа — деревья, скамейки, парки. Маленький костел на площади Трех Крестов, забавный, как пасхальный кулич, посыпанный белым мелким сахаром. Город не такой старый, как Венеция, но более любимый, свой и поэтому всегда прекрасный.

Анджею было жаль, что такси так быстро подъехало к дому. В общем-то, он не спешил: неторопливо вытащил чемодан, поднимался по лестнице со смущением, как когда-то давно в юные годы в школу после долгой болезни. Он всегда болезненно ощущал те тяжелые минуты слияния с коллективом, который за время его болезни изменился, потому что время бежит…

Анджею казалось, что он отсутствовал год, а на самом деле всего неполный месяц, но он занял в его жизни столько места, был так богат переживаниями, что редкий год мог с ним сравняться. Это прекрасное время, увы, закончилось печально. А что впереди? Серая, еще более тягостная жизнь, чем прежде, когда он не знал Эву.

С таким настроением он стоял перед дверью своей квартиры с чемоданом в руке и медлил входить. Возвращение не радовало его. Даже ключи запропастились где-то в кармане, не желая приближать момент открытия замка. Повернется ключ, и начнется старая жизнь.

Он мог присягнуть, что застанет все в образцовом порядке. Со всех сторон его обступит гармония убожества: идеально чистая квартира, сверкающие стекла в его мастерской, благоухающий мастикой пол. Возможно, сохранится не тронутый рукой Ренаты беспорядок на его столе, где он рисует.

Да, все как и предполагал. Едва он открыл двери, как сразу же в конце коридора увидел силуэт Ренаты. Она такая же, как всегда, может быть, несколько моложе, стройнее и изящнее в белом свитере. Ее никто не предупреждал о его приезде, но она была готова к встрече, словно каждый день ждала его возвращения.

Они поздоровались сдержанно, без лишних слов.

— Привет, Анджей!

— Привет, Рената!

Потом он обнял ее, поцеловал в щеку:

— Что нового?

— Кажется, ничего…

Он умылся, и вскоре они сидели друг против друга и ужинали. Когда бы он ни возвращался из-за границы, Рената всегда угадывала день его приезда, и сердечность ее приветствия выражалась не только в словах… На столе стоял аппетитный пудинг.

У Анджея при виде его начался первый приступ стыда. Ведь она не знала, когда он вернется, но интуиция ее не подвела. А он? Сидит, понуря голову под грузом лжи, и молчит. Наверное, ему надо хотя бы извиниться перед ней за какие-то мелкие проступки, прегрешения.

— Я не писал оттуда… ты ведь сама знаешь, я не люблю писать в поездке. А как только подумаю, что письмо идет вечность, пропадает всякая охота браться за перо. Смешно, но в последний день я послал несколько открыток: тебе и кое-кому из знакомых.

— Ерунда. Важно, что ты вернулся и здоров. Ты доволен поездкой?

Он снова должен был врать:

— Очень. Кое-что сделал. Привез несколько альбомов с эскизами. Возможно, из этого что-то получится.

— Ну вот видишь. Это первый раз ты что-то привез.

— Да-да, на сей раз появилось желание.

Сама того не думая, она затронула благодатную тему. О своей работе он мог говорить свободно, не было необходимости врать. Он рассказал о Милане, о Венеции:

— В этом городе лучше всего работалось. Понимаешь, появилась вера в себя, ведь в последнее время я совсем погряз в делах института, махнул на себя рукой: какой я теперь художник и вряд ли я способен на что-нибудь серьезное. А из венецианских этюдов может что-то получиться… Меня больше всего интересует человек, а там мне повезло, сколько всего я насмотрелся, какие встретил физиономии. Получится целый цикл.

Рената смотрит на него с восторгом, раньше он никогда не посвящал ее в свои творческие планы, а сегодня вдруг — такое откровение!

— А теперь, моя любимая, давай выпьем «кьянти». За твое здоровье!

— За тебя!

Она слушает его, пьет вино, пододвигает то копчености, то салат из сельдерея, который он так любит, то румяный пудинг.

И хотя рассказ о путешествии она слушает с интересом, с ее лица не сходит напряженное ожидание.

— Я очень рада, что ты работал. Мне кажется, что смена обстановки и климата действуют положительно, но ты рассказывал только об Италии и ничего о Франции, о Ницце, о Канне…

Он замер. Откуда Рената знает о Канне? Наверняка эта ищейка Перкун донесла и о Канне, и об Эве. Как ни скрывай, а она всегда нападет на след.

— В Канн съездить уговорил меня Якуб. Впечатления не самые лучшие. Мир дельцов и снобов.

Говоря все это, он напряженно думал: «Какая же я свинья, надо немедленно сказать всю правду, пусть от меня узнает об Эве. Но как начать? И что ей сказать? Что меня постигло разочарование? Нет, правда не всегда лучше лжи».

— А откуда ты знаешь, что я был в Канне? — решился он на вопрос, но спросил об этом таким чужим, хриплым голосом, что Рената рассмеялась:

— Видишь, у меня хорошая разведка…

— Пани Зося?

— О нет, она молчит как рыба, верна тебе и умеет хранить чужие тайны. Она несколько раз звонила и спрашивала о твоем приезде. Нет, это не она мне сказала.

Сердце у него отчаянно колотилось. Он приготовился услышать фамилию Перкун.

— Тебе интересно кто? — Она смеялась громко, с удовольствием. — Ты же сам мне говорил еще перед отъездом и билет показывал. Забыл?

Неужели действительно забыл? Разве он рассказывал о Якубе и о Канне? Сердце отпустило, он вздохнул, наклонился над столом и с аппетитом принялся за творожный пудинг.

— Восхитительный пудинг!

— Я так рада, что он тебе понравился.

— Ты все готовишь вкусно. Выпьем! Твое здоровье, Рената!

— Твое, Анджей!

Они пили прекрасное вино, купленное в гостинице «Флорида»…

К зданию института он шел, так же робея, как в детстве, он давно там не был. Что произойдет? Как его встретят?

Вот директор Чайна. Он кажется Анджею помолодевшим, как и Рената, которая так удивила его свежестью и стройностью.

— Добрый день, — начинает Анджей, потому что директор делает вид, что не замечает его.

— А-аа, привет, привет! Мы уже соскучились! Все в порядке?

— Да, в порядке.

— Ну и прекрасно. Наверняка что-нибудь интересное мы услышим от вас на сегодняшнем совещании.

Приветливые слова несколько разрядили напряжение, с которым Анджей подходил к институту. Затем появился Матеуш.

— Добренький денек, мое почтеньице любимому профессору. Я вижу, все о’кэй. Наш профессор прекрасно выглядит, загорел, отдохнул.

— Солнца было мало.

Он вытягивает из кармана две пачки «галуазов» и кладет их перед Матеушем.

— Thank you, прекрасные сигареты. — Матеуш наклоняется поближе к Анджею и шепчет: — А эту дрянь, Перкун, вы ради бога спустите с лестницы, да как можно поскорее. — Он фамильярно хлопает его по плечу и уходит вешать пальто.

Слова Матеуша звучат в ушах Анджея, пока он идет к лифту. Что за черт? При чем здесь Перкун?

Как сквозь туман он видит пани Зосю, которая раскраснелась, застигнутая врасплох его неожиданным возвращением. Она тоже кажется ему помолодевшей и прекрасной, без единой морщинки на лице. Почему он в нее не влюбился? У нее старый муж, и не нужны были бы никакие разводы и венецианские перипетии.

Его мысли прерывает ее голос:

— Вы слышали, что наделала Перкун?

— О чем вы? Я ничего не знаю.

— Все бюро шумит. Мы застали ее, когда она звонила вашей жене, прикрыв платком мембрану. Плела какие-то глупости о вашем отъезде с прекрасной Эвой, как она ее называла.

— Невозможно! — Он почувствовал, как по спине стекает холодный пот.

— Вызовите ее немедленно. Мы знаем, что все это неправда, она интриганка. Но пусть публично признается в клевете.