— Мариночка, здравствуй! Как хорошо, что ты позвонила! Анютка там тебе оставила кучу своих вещей, зайди забери. А то стоит чемодан, место занимает.

Марина сказала, что сейчас придет, и минут через тридцать уже подходила к знакомой двери. Домофон опять не работал. Этого еще не хватало! Марина злобно заколотила в дверь кулаками и ногами.

Из окна высунулась знакомая старушка.

— Опять, что ль, ты хулиганишь? И куда ты так колотишься? Подружка ведь твоя давным-давно уехала! Ладно, сейчас я тебе отворю.

Открывая дверь, старушка не закрывала рта, перемывая косточки слесарям, которые никак не могут починить домофон, жильцам, которые его ломают, и вообще жизни, которая, сколько ни живет старушка на свете, никак не улучшается.

— Чего это я? Зачем уж так Бога-то гневить? Бывает, что и хорошее случится. Бомжей вот этих на чердаке у нас больше нет.

— Как так нет больше бомжей? — заинтересовалась Марина.

— Да атаманше ихней, Светке, в начале весны башку ломом проломили.

— Кто?!

— Да кто? Хахаль ее, конечно. У нее ведь их много было, даром что страшна была как смертный грех! Один повадился ходить с зимы еще. Станет против подъезда и орет во всю мочь, так, чтобы, значит, на чердаке у них слышно было: «Отдавай, — кричит, — падла, моего ребенка! Сказывай, куда ты его девала?»

Себя, видно, отцом числил. А то иначе с чего бы? Его как забирали после этого дела, ну, как он Светку укокошил, он знай твердил: «Поделом ей, она моего ребенка убила! В ней же ничего святого не было!»

В смысле, и убить такую мало. А я думаю, не могла Светка такого сделать. Я ведь ее тоже знала, сколько раз дверь ей по ночам открывала.

Ох, жизнь наша тяжкая! Я была не лучше ее, как в Москву с эвакуации возвратилась. Ни прописки не было, ни угла, где голову приклонить. Спасибо, люди добрые из этой вот квартиры, где я сейчас проживаю, не побоялись, приняли к себе в домработницы, прописали у себя. Я сорок лет тут живу. Одна теперь одинешенька. Сами поумирали да поразъехались по заграницам, а меня вот, видно, забыл Господь. — И старушка, тяжко вздохнув, продолжала, благо Марина стояла, оглушенная новостями, слушала и не уходила: — Сразу после этого все бомжи снялись и ушли. Не жизнь им, видно, тут была без нее! Ох, и несчастная баба была эта Светка…

От Ани Марина ехала долго. Автобуса ждала вечность. Тяжелый чемодан бил по ногам и оттягивал руки. Чего там только не было! Кофточки, юбочки, брючки, целый ворох почти ненадеванного белья, четыре абсолютно новых платья, короткая зимняя куртка, да всего не перечислишь! В общем, тяжеленький был чемодан, хоть и говорят, что своя ноша не тянет!

Чем ближе подходила Марина к родному подъезду, тем медленнее она шла. Марина никак не могла представить себе, что зайдет она сейчас в квартиру, а мамы там нет и уже никогда не будет.

Если бы мама была жива, Марине и в голову бы не пришло оставить малышей в Крольчатнике, непременно привезла бы их с собой, похвастать, какие они толстенькие и здоровенькие, какие симпатичные у них мордашки!

Они с мамой уложили бы их на диван в большой комнате и смотрели бы на них, любовались бы ими, тискали бы их и целовали. Как бы они были счастливы!

В задумчивости Марина отперла дверь. В первое мгновение ей показалось, что ничего здесь особенно не изменилось, однако, приглядевшись, она заметила, что мебель и вещи, стоявшие в прихожей, потускнели, на всем лежал толстый слой пыли.

Из комнаты, виляя как безумный хвостом, вылетел Фунтик. Подхватив его на руки, Марина поразилась необычайной легкости. Как же он исхудал, бедняга! Надо забрать его с собой в Крольчатник. Вряд ли отец станет возражать!

— Кто пришел? — проговорил из папиной комнаты хриплый от волнения голос. Послышался шум отодвигаемого стула, быстрые шаркающие шаги, и в прихожую выглянул отец, грязный, небритый, в засаленной рубашке и таких же грязных, прорванных на коленях джинсах. — Марина, ты? — спросил он изумленно. — Ну, входи уж! Что ты там встала в дверях? Чай, не чужая!

Марина стояла будто вкопанная, испытывая безотчетный страх. Это осунувшееся, обрюзгшее лицо, бегающие, покрасневшие от бессонницы глаза, опущенные углы рта, как же он изменился! Бывший конский хвост превратился в сальные, отросшие ниже лопаток патлы. Лоб избороздили морщины. Он страшно постарел.

Помедлив, Марина сделала над собой усилие и храбро шагнула вперед.

— Я… — Она обнаружила, что осипла. Скорее всего от жары, жара в коридоре стояла немыслимая. — Я, пап, на минутку всего, узнать, как ты живешь, все ли у тебя в порядке, не нужно ли тебе чего?

— Что ты, столько времени не была и вдруг на минутку? Пойдем, я тебе хоть чайку налью! Расскажешь мне о своем житье-бытье, как муж, как детки. — Он сделался вдруг необычайно говорлив, нес при этом всякую околесицу, выпаливал первое, что пришло на ум, явно преследуя одну-единственную цель — задержать Марину.

«Бедный! — В Марине шевельнулась жалость. — Сидит с утра до вечера один-одинешенек, с компьютером только общается! Друзей у него никогда не было, жена умерла. Неудивительно, что у него такой вид! Странно, как он тут вообще до сих пор не спятил. А какой он еще недавно был счастливый!»

— Хорошо, папа! — Марина старалась говорить как можно бодрее и веселее. — Я попью с тобой чаю и все тебе расскажу. А как ты узнал, что у меня уже есть дети?

— Догадался! — ответил он и громко захохотал. Марине ничего не оставалось, как тоже засмеяться в ответ, хотя смешно ей на самом деле не было. Было жутковато.

В кухне кто-то недавно прибрал.

— Сестра моя вчера приезжала, твоя тетя Лиза. О тебе, между прочим, справлялась: как живешь, родила ли уже и кого, а я, к стыду своему, ничего не мог ей сказать. Так у тебя, выходит, близнецы?

— Да, — ответила Марина, — мальчик и девочка.

Она решила не посвящать больше никого в обстоятельства появления у нее Ксюши. Через свою клинику Денис сделал Марине справку, документально подтверждающую факт рождения двойни (дату рождения поставили Пашкину), и Сергей уже даже сходил с этой справкой в загс и привез Марине две аккуратные зеленые корочки — два свидетельства о рождении.

— Надо ж, как забавно! И что, справляешься? Свекровь небось помогает?

Марина кивнула.

— Ну самое главное, есть кому помочь. А школу ты что ж, бросила, значит? Мне учительница твоя звонила. Ну, она не вовремя немножко попала, послал я ее куда подальше, и вообще мне ее тон не понравился. Вопила, кричала, честь школы, девичий стыд! Сама-то она кто, старая дева, что ли?

Марина в ответ пожала плечами.

— Откуда только в наши дни старые девы берутся?

Марина и на это вынуждена была пожать плечами. Впрочем, отец в ее объяснениях не нуждался. Склонившись над плитой и энергично помешивая ложечкой закипающий кофе, он продолжал разглагольствовать. Марина в жизни не видела его таким разговорчивым!

— Вот ты мне скажи, в книжках пишут, женщина нуждается в сексе больше, чем мужчина, особенно если она, скажем, женщина в годах. И удовольствие она, говорят, от этого дела большее имеет. А как до дела доходит, на тебя смотрят как на козла вонючего, так что сам себе иной раз противен становишься. Ничего, что я с тобой на такие темы говорю? Ты вроде теперь большая, двое детей даже у тебя!

— Ничего-ничего, пожалуйста! Я все понимаю.

— Все? — Он выключил огонь и в упор уставился на Марину. — Как это?

Он решительно подошел к столу, встал прямо напротив Марины, наклонил голову, так что глаза их оказались вровень, и постоял несколько секунд. Постепенно лицо его наливалось кровью.

— Я…

«Господи! — в ужасе осознала Марина. — Да ведь он же…» Но додумать она не успела. Сильные руки сдернули ее со стула и резко потянули вверх, на твердую, жилистую, терпко пахнущую потом грудь. Мокрые губы впились в Маринин рот отвратительным, слюнявым поцелуем.

Марина стала отчаянно вырываться, лягаться, царапаться, саданула «отца» носком туфли по лодыжке. Он сморщился и разжал руки.