Сидящий перед ним малыш засмеялся, открыто, весело, обаятельно. «Ах да, — вспомнила Марина, — ведь это же его сын!» Но сам Денис не упомянул об этом ни словом. Впрочем, к чему слова? А чьи же еще могли быть эти синие-пресиние глаза и густые золотистые кудряшки, румяные щеки и нежный овал лица? А главное — чья это улыбка со ставшим уже знакомым пленительным прищуром и такими чудесными ямочками?

— А вот это у нас Димыч.

Узкое, напоминающее ножик лицо, глаза, горящие черными угольками, тонкие, уже сейчас жесткие губы и худая жилистая фигурка — да это же Женькин мальчик, сообразила Марина. Он единственный из всех не улыбнулся, а только остро взглянул на Марину и опять уткнулся взглядом в стол.

— Экий ты, дгужок, нелюбезный! — укорил его Денис. — Ты бы хоть поздоговался.

Димыч молчал.

Денис настаивал:

— Ну хоть улыбнись! — И, как бы извиняясь, сказал Марине: — Димыч у нас человек серьезный.

И тут серьезный человек заговорил. Так и не оторвав взгляда от стола, на едином дыхании Димыч выпалил:

— Так ты что, беременная, да?

От неожиданности Денис поперхнулся.

— Тебе кто сказал?

— А что, правда, да? Ну вот я и думаю: чего бы она приехала?

— Дугдом какой-то! — рассвирепел Денис. — Вот что значит — полон дом бабья. Чешут, понимаешь, языками все кому не лень. Магин, ты не беги в голову, он же маленький еще, повтогяет, как попугай, не понимая.

— Это еще почему? — возмутился Димыч. — Беременные — это те, у кого скоро дети родятся.

— Да замолчи же ты, наконец! — заорал на него Денис.

— А что, не так, да?

На Марину, оправившуюся от неожиданной атаки, напал приступ смеха.

— Ну надо же! — с трудом выдавила она. — Ну и дети у вас тут! Они здесь все такие?

— Нет, через одного. — Денис тоже рассмеялся.

Следующей шла Соня, которая тут же завопила, что она Марину «уже вчера видела».

Последним Денис представил краснощекого толстого карапуза, про которого сказал:

— Вот, понимаешь, человек. И всего-то на полгода младше Соньки, а, кгоме «мама» и «папа», ничего не говогит. Зато все понимает! Пгямо как Руслан. Вегно, Иваша? — Денис ласково взъерошил белобрысые волосенки.

«Этот, должно быть, тоже Ольгин, — про себя соображала Марина. — Да плюс еще Ничка. Но это четверо. А где же пятый?»

Столовая между тем постепенно заполнялась. Появилась Алена в длинной, узкой черной юбке с разрезом, белой блузке и узорчатой жилетке. Пришла Ольга с крысой на плече. Женя внесла кастрюлю с дымящейся кашей. Вместе с Денисом они торжественно водрузили ее на стол. А Валерьяна все не было и не было.

Наконец в коридоре громко и жизнерадостно затопали, и в комнату ввалились трое недостающих: счастливый, со звенящей от льдинок шерстью Руслан, улыбающийся Валерьян в лыжном костюме, с румянцем во всю щеку, и девочка лет восьми, такая же румяная и тоже в лыжном костюме. У девочки были теплые карие глаза и длинная, до колен, толстая каштановая коса. У Валерьяна и девочки был такой довольный вид, что Марину сразу же охватила дикая злоба — она тут все утро протрепалась, а эти трое по лесу гоняли.

— На лыжах ходили? — пряча зависть за насмешливой улыбкой, спросил Денис.

— Ага! Погода — прелесть! И солнышко, и морозец какой-никакой.

— Мороз и солнце — день чудесный! — провозгласила Ольга. — А я-то гадаю, куда это Джейн с утра упорхнула. Представляете, пришла утром будить, а в комнате никого, даже постель заправлена.

— Нет, Валька, ты все-таки на удивление правильный человек, — искренне сказала Алена.

— Это только здесь, — тихо, с мечтательной улыбкой проговорил Валерьян.

— И даже на завтгак не опоздал. Вот кого уважаю! — Денис с чувством хлопнул Валерьяна по плечу.

— Как можно! — шутливо ужаснулся тот.

— Ну, господа, садимся! — сказала Алена, с грохотом пододвигая стул. — Покушаем, что Бог послал, а Женечка приготовила.

Все сели, явно соблюдая некий привычный ритуал. Марину Денис усадил между собой и Аленой, а Валерьян оказался в другой стороне стола, рядом с детьми. Это было ужасно! После всех бесконечных унижений, подколок, проверок и душедробительных разговоров Марине просто необходимо было уткнуться в его плечо.

А он уселся подальше и сидит себе там, будто так и надо, и только изредка оттуда улыбается Марине своею здешней, блаженной улыбкой. Что ж, и на том спасибо, Марине сейчас и улыбка эта как воздух нужна.

Ей стало так горько, страшно и одиноко, что даже близкая Денисова красота (Марина и помыслить себе не могла оказаться когда-нибудь рядом с таким красавцем!) не радовала ее, а скорей ужасала. Марину вдруг безумно потянуло домой, а впереди еще два дня, да и будущее выглядело неясным. Между прочим, если трезво рассуждать, есть ли у Марины дом? Вроде бы уже и нету. Мама с трудом примирилась с мыслью, что Марина выходит замуж, потому что беременная, а если вдруг окажется, что Марина беременна, но замуж не выходит? Просто невозможно было себе представить, что тогда будет! Остаться тут? Надолго? Почти насовсем? Нет. Невозможно. Немыслимо. Надо искать какой-то другой выход. Какой?

И если бы не мысль о предстоящем разговоре с Денисом, Марина сразу после завтрака накинулась бы на Валерьяна, требуя немедленно увезти ее отсюда, но она решила потерпеть до после обеда.

После завтрака Марина помогла Женьке собрать и перемыть посуду — привычный, полуавтоматический жест вежливости. Посуды было много, разной, глубокой и мелкой, цветной и белой, фаянсовой, фарфоровой и стеклянной, гладкой и со сложным лепным узором. Впечатление было, что каждая тарелочка-чашечка представляет собой последний, уникальный экземпляр, чудом уцелевший от купленного в незапамятные времена сервиза. Вся это разномастная посуда как бы силилась рассказать Марине, да, собственно, не только ей, а всякому, кто захотел бы слушать, длинную и запутанную историю этого дома и жившей некогда в нем семьи. Ведь, конечно же, эти сервизы когда-то и кем-то покупались к свадьбе или дню рождения, а потом, глядя на них, хозяева вспоминали того, кто им их подарил, и то, в честь чего это было.

Но вот беда, сейчас на кухне не было никого, кто бы мог что-нибудь рассказать об этом Марине. И ей оставалось гадать, как все было раньше, когда ее тут не было и в помине, зато сервизы были целы.

Углубившись в свои мысли, Марина незаметно выронила стеклянную плошку, и та вдребезги раскололась о край раковины. Осколки так и брызнули в стороны.

— Ай! — очнулась Марина, услышав звон разбитого стекла.

— Ничего-ничего! — успокоила ее Женя, наклоняясь и подбирая заискрившиеся на солнышке кусочки стекла. — К счастью!

— Надеюсь, — еле слышно прошептала Марина.

Но Женя услышала и улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление светлая и открытая. От этой улыбки у Марины сразу потеплело на сердце и захотелось улыбнуться в ответ. И она улыбнулась, правда, улыбка вышла кривая и неуверенная.

— Вы в Москве раньше жили? — наобум произнесла Марина следующую вежливую фразу.

— Нет. Я из Подмосковья, из Серпухова. Знаешь, есть такой городишко, от Москвы на юг два часа электричкой.

— Кто-нибудь у вас там остался?

— Мама. Но я о ней уже сто лет ничего не знаю. Я как уехала после восьмого в ветеринарный техникум поступать, так с тех пор мы не видались, даже не переписывались. Она замуж вышла, а мужик пьет без просыху. Да и вообще, на кой я им сдалась? Понимаешь?

Сказать, что Марина понимала, было бы явным преувеличением. Услышанное относилось к какой-то абсолютно чужой, неведомой жизни. Но у Жени выходило, что все это как-то обыкновенно, само собой разумеется, у всех примерно так же. И Марина поневоле задумалась, а у нее все иначе? Вслух же она спросила, на сей раз с неподдельным любопытством:

— Женя, а вы ветеринар?

— Нет, — просто ответила Женя. — Я не закончила техникум. Так с тремя курсами и осталась.

— Почему?

— Как почему? Залетела, выставили за аморалку. Как раз на третьем курсе все и случилось. Полгода оставалось до окончания. До слез прямо жалко было!