— Расслабься, — нежно, совсем не по-врачебному прошептал Денис.

— Не могу, — так же шепотом ответила Марина, и зубы ее застучали.

— Но ведь я так тоже не могу. Положи руки на грудь.

Марина послушалась, гадая про себя, что скорее расслабит ее: отключиться или же, наоборот, сосредоточиться на том именно факте, что ее осматривает Денис?

— Умница! — прошептал он, продвигая пальцы вглубь и другой рукой осторожно ощупывая живот. — М-м-м, — пробормотал Денис, убирая наконец руки. — Ну, аборта делать я бы уже не стал. — Было непонятно, не стал бы на месте врача или на месте Марины. — А так все в порядке. Полежи минутку, я еще бедра смеряю.

Покончив и с этим, он удовлетворенно сказал:

— Ну что ж, особых проблем пока не предвидится. Теперь, если хочешь… — Его рука снова прошлась там, где была, только на сей раз легко, дразняще.

— Нет, — сказала Марина, собираясь изо всех сил.

— Нет? Ты уверена?

Рука повторила свой путь, и Марине пришлось закусить губу, чтобы не застонать. Сказать она, таким образом, ничего уже не смогла, только отчаянно замотала головой.

— Ну хорошо. — Денис пружинисто встал и отошел от кровати, давая ей возможность одеться. — Но имей в виду, тебе стоит только захотеть, и… В любое время. Когда я тут, конечно. — Он слегка поклонился и сразу посерьезнел. — В общем, все пока, как я и надеялся, ОК. Сейчас главная твоя задача — больше двигаться, и смотри не растолстей. А витамины мы тебе добудем. Со школой решила?

— Бросаю. — Марина тяжело вздохнула.

— Да? Ну, это мы еще поглядим. Одна такая уже бросила. Но имей в виду, справки буду тебе доставать исправно и на подольше. Нечего тебе там засиживаться. Попробуй учиться здесь, а по мере необходимости ездить сдавать, глядишь, и проскочит. Ты как училась-то? На медаль небось шла?

— Я похожа на человека, шедшего на медаль? — ужаснулась Марина.

— Нет, конечно. Я просто так спросил. Но нормально хоть учишься-то?

— В принципе да.

— Тогда справишься. А то куда потом без аттестата? Неровен час, эта крыша над нами обвалится. Сама рада будешь, что аттестат получишь.

— Кто спорит.

— Ну, там поглядим. — Денис потрепал ее по щеке. — На ближайшие две недели я достану справку, потом каникулы, а дальше видно будет. Главное — не толстей. — И, уже открывая дверь, поторопил: — Ну что, идем? Или как?

— Идем, конечно. — Марина рассмеялась. Ей вдруг стало легко-легко. За стеной-окном над забором и лесом разливался багровый закат. Снизу доносились детские голоса.

Марина спустилась вниз, посидела немножко в пустой столовой. Играть больше не хотелось. Темнело, а она не знала, где у них выключатель. Настроение у нее скакало вверх-вниз. Однажды, в гостях, с родителями, она как-то незаметно для всех и для самой себя умудрилась напиться. Тогда у нее точно так же заскакало настроение — хотелось то смеяться, то плакать. Она тогда, кажется, кричала на родителей. Особенно на папу: «Ты, козел, ты меня не видишь совсем, ты смотри, ты же сквозь меня смотришь, ты же меня на улице не узнаешь, я же твоя дочь, в конце концов! Ты хоть как зовут меня еще помнишь?!» Мама все порывалась ее успокоить, отец молчал и смотрел в сторону. Тогда она оттолкнула маму — сильная стала за это лето, — ухватила отца за гладкие, не уцепишься, выбритые, скользкие щеки, развернула к себе лицом и заглянула в глаза, хотела бы в душу. Глаза были светло-зеленые, водянистые, рассеянные. Добрые? На самом донышке, пожалуй, добрые. А так, с поверхности и до самого этого донышка неожиданно, пугающе пустые. И не было в зрачках даже Марининого отражения, свет, что ли, не так падал? Марине до сих пор помнилось то жуткое, щемящее ощущение ужаса от этой пустоты. Как поселилась там такая пустота? В конце концов, ведь это же ее папа! Свой, родной, любимый, с детства близкий, чуточку всегда рассеянный.

Напуганная, сама словно опустошенная этим спьяну сделанным открытием, Марина вдруг протрезвела. Дул холодный, пронизывающий ветер, первый холодный вечер после теплого лета. Модная длинная юбка прилипла к коленям, обрисовав странно вытянувшиеся, какие-то чужие ноги, холодные, покрытые гусиной кожей. Тогда, в завершение того пьяно-трезвого вечера, ей тоже довелось поплакать на плече, на мамином, мягком и теплом, пересчитывая губами знакомые родинки. И спала Марина в ту ночь не одна, мама взяла ее к себе в постель. А ночью Марину рвало, и она еле успевала вскакивать, перелезая через спящую маму, бежать до ванны. И все-таки потом, когда отпускало, она снова и снова возвращалась туда же, под теплый мамочкин бок, хотя и ходить было дальше, чем из своей комнаты, и стремно: вдруг в следующий раз не успеешь добежать. Папа не спал — пищал в своей комнате компьютером. Проходя в очередной раз, Марина не выдержала, заглянула к нему: может, объясниться, на всякий случай еще разок заглянуть в глаза, спьяну-то, может, просто показалось? В дверную щель Марина ясно видела аккуратно стриженный затылок и экран компьютера с мечущимся по нему маленьким, словно бы испуганным человечком, человечек куда-то бежал, в него стреляли, он был безоружен. «У, суки!» — прохрипел отец, как бы умирая. Марина в страхе отшатнулась и скорей побежала к маме.

Утром все случившееся показалось кошмарным сном. В семье у них об этом никто никогда не вспоминал. Почему ей вспомнилось это сейчас? Марина не знала. Зачем вообще что-нибудь вспоминается? Одно было хорошо: домой хотелось гораздо меньше. Пожить здесь еще… О, боги! Здесь по крайней мере интересно. А вдруг они все не злые? А вдруг они хорошие, добрые? Скажете, так не бывает? А что, по-вашему, тогда бывает? Дач таких с каминами, комнат, как у Дениса, девушек, как Алена, вы много их видели? Откуда вообще вы все всегда заранее знаете, чего бывает, а чего не бывает?

Интересно, на кого будет похож ее ребенок? Хорошо бы на Марину, сама она похожа на маму. Не дай Бог, будут у него глаза косые или пустые.

Хотя что, собственно, такого, если будут? Марина его и таким будет любить. Уж как-нибудь приспособится и любовь свою приспособит. А если он будет злым? И тогда, конечно, будет любить. Любит же Женя своего Димыча, хотя сама его, как посмотришь со стороны, вроде немножко боится.

Ох, и как же все будет, когда оно все будет? Насколько легче было бы, если бы она по-настоящему вышла замуж!

Так ей тогда казалось.

Скрипнула дверь, в столовую вошел Валерьян. Подошел к Марине, сел на подлокотник ее кресла, обнял, потерся носом о плечо.

— Ну что, мышь, пришла наконец в себя?

— Ага. А ты где был?

— Так. Гулял. — На лице его опять расплылась улыбка. — К лошадям ходил. Ты их и не видела еще.

— Нет. Здесь есть лошади?!

— Есть. А ты что, ездить умеешь?

— Нет, чуть-чуть.

— Ишь ты, чуть-чуть. А когда успела?

— У бабушки гостила прошлым летом. Она в деревне живет. Там считается, что это город, а на самом деле самая настоящая деревня. У нее конюшня за домом была. Мы с парнем одним целый месяц коров верхом пасли.

Марина ожила от этих воспоминаний, щеки ее порозовели, глаза заблестели. Как многие, улыбаясь, Марина хорошела. Валерьян смотрел на нее, и она ему сейчас очень нравилась, он даже почти забыл о том, что было для него главным: что он был дома, у себя, у своих. Впрочем, чего это он? Бог даст, и Марина станет здесь своей. И тогда этой нежности не нужно будет стыдиться. Ни перед другими, ни перед собой. В сущности, она ведь совсем неплохая девочка, эта Марина. Куда лучше многих.

«Здесь есть лошади, — думала Марина. — Убиться можно, лошади, настоящие, с копытами! Нет, дура буду, если уеду отсюда, не поездив верхом хоть капельку, не потрепав лошадей по холкам. Потерять единственную в жизни уникальную возможность пожить в доме, где есть лошади! Нет уж, дудки! Пусть тут хоть поедом едят, никуда не уеду».

— Валь, а Валь, — запинаясь и краснея, начала Марина. — А можно… Сейчас… пошли сейчас к лошадям, — выговорила она наконец.