— Мы слусаем...

— Теперь не время распространяться, а вот вы заезжайте на днях ко мне на дачу — мы и потолкуем.

Хмуров, пошатываясь, подошел к Перловичу.

— Пойти разве наказать его? — мигнул он глазами в ту сторону, где Спелохватов обирал своих понтеров. — Идем в долю... Да, пойдем же... — Хмуров взял Перловича под руку и почти силой потащил к столу.

— Сейчас банк затрещит, — провозгласил он, проталкиваясь к столу. — Настоящие игроки идут... Э, бык — алле...

— Я сказал, что не стану играть.

— Не мешайте, господа, — коротко обрезал Спелохватов, задержав талию и отмечая что-то мелом.

— Алле, черт побери, и жуэ, говорят тебе.

Хмуров не то, чтобы был пьян, а просто ломался.

— Михайло Иванович, а Михайло Иванович... — говорил почти шепотом высокий, плотный приказчик, почтительно дотрагиваясь до плеча своего хозяина.

— Что там еще?!

— Пожалуйте-с на крыльцо.

— Зачем?

— Пожалуйте — дело есть...

Хмуров пошел к выходу, бормоча: «Что там еще такое?.. Пойти посмотреть...» Перлович тем временем стушевался в толпе; он уселся в скромном уголке, заслоненный широкой спиной певца, который, уткнувшись в одну точку, тянул густым басом:

Когда хор стихал, чтобы разразиться новым куплетом, слышны были иные, плачевные звуки: то продолговатая шкатулочка с музыкой чуть не в сотый раз наигрывала арию из «Трубадура».

Тот самый адъютант, который так ловко полькировал на подмостках мин-урюкской танцевальной беседки, томно глядя в открытое окно на чуть освещенные, запыленные листики росшего у самой стены тополя, говорил какому-то интендантскому чиновнику:

— О, как я способен любить... и любить не той пошлой, чувственной любовью.

— Ну, конечно, — соглашался собеседник.

— Когда судьба столкнет с настоящей женщиной, близкой к тому почти неуловимому идеалу, то тут уже вся жизнь сливается, так сказать, в один фокус... этот фокус...

Громадная датская собака Хмурова, спавшая на ковре поблизости, не обращая внимания на разнообразный шум и движение, звонко зевнула и потянулась...

— Этот фокус... — продолжал адъютант. — Гектор, свинья, пошел вон!.. Жарко, дышать невозможно.

— Хотят к ужину накрывать, — сказал интендантский чиновник. — Мы тут, пожалуй, мешать будем. Пойдемте туда: посмотрим, как Спелохватов капиталы огребает... Ну, смотри, «фокус», не укуси меня, — отнесся он к собаке, шагая через животное.

А между тем Хмуров вышел на крыльцо и прежде всего увидел своего Бельчика, который так и лез в глаза, громадным белым пятном рисуясь во мраке. От него валил пар, и конюх-киргиз усердно обтирал шею лошади полой своего полосатого халата.

— Я к вам сегодня не зайду, — сказала Марфа Васильевна, стоя у столба крыльца (Хмуров с первого раза не заметил ее). — Уже поздно, да и к тому же... Я вот вам привезла вашего Бельчика, а отсюда пешком дойду...

— Марфа Васильевна, а мы вас ждали... Да к чему же пешком? Я велю запрячь коляску...

— Это еще зачем? Тут близко, а вот вы лучше дайте мне кого-нибудь проводить меня до дому, а то тут есть своего рода бандиты.

— Бедный Бельчик, — вздохнул комически Хмуров.

— Это почему? — удивилась наездница.

— А я вон гляжу на ваш хлыст, и ни за что не захотел бы быть в ту минуту в шкуре моего иноходца...

— Ха-ха-ха!.. — расхохоталась Марфа Васильевна, подняв обломок своего хлыста и рассматривая его при свете китайского бумажного фонаря, висевшего на перекладине крыльца. — Это досталось совсем не Бельчиковой шкуре, а другой.

— Другой? — озадачился Хмуров. — Кто же это — кто? Скажите ради бога, Марфа Васильевна!

— Теперь не время, после как-нибудь узнаете, — уклонилась Марфа Васильевна. — Малайка, пойдем со мной, — сказала она конюху-киргизу. — Вы позволите?..

Хмуров засуетился.

— Малайка, Юсуп, Аслан-бай! Все сюда! Фонарей побольше, да клынчи (шашки) наденьте, болваны...

— Это еще что такое? — изумилась Марфа Васильевна.

— Почетный конвой. У меня нет в распоряжении казачьих сотен, как у губернатора, так я вам своих чумазых джигитов. Ты что, скотина, нагишом пришел? — обратился он к корявому Аслан-баю. — Красный халат надень, чушка (свинья)!

— Ну, с вами не сообразишь; прощайте, — сказала Марфа Васильевна, шмыгнув за ворота.

Несколько туземцев, сопровождаемые подзатыльниками Хмурова, кинулись за ней следом. Сам хозяин вышел на улицу и слышен был его сиплый голос, кричавший:

— Да смотрите, собаки, если только барыня пожалуется... закатаю!..

— Ты, братец, пожалуйста извини, что я к тебе не с парадного подъезда, — произнес Батогов, влезая в окно той комнаты, где Спелохватов метал банк. — Смотрю — освещение... Да где же Хмуров? Здравствуйте, господа!..

Батогов успел уже где-то, что называется, хватить и, не снимая своего белого кепи с назатыльника, смотрел на все сборище своими в полпьяна веселыми серыми глазами.

Это неожиданное появление сразу всех несколько озадачило; потом раздались оглушающие приветствия, направленные к новоприбывшему.

— А, Батогов! Вот неожиданность!

— Откуда?

— Когда приехал?

— Надолго ли?

— Ура! — крикнул интендантский чиновник, налив себе рюмку и никак не попадая пробкой в горлышко графина.

Один Перлович заметно смутился и потому только не ушел, что видел прямо на него устремленный добродушный взгляд бородатого гостя. Он машинально подошел к Батогову и протянул ему руку.

— Здравствуй, голубчик, здравствуй, — говорил Батогов. — Давно не видались, а, впрочем, не очень давно... Да где же Хмуров?

— Вот распотешил! Благодарю — не ожидал. Мерси боку, мерси, — произнес Хмуров, входя с распростертыми объятиями.

И хозяин, и гость обнялись и громко чмокнулись.

— А мы думали, что ты уже сдох, право... Засел там на передовой линии...

Батогов подошел к столу и покосился на деньги, лежавшие под рукой Спелохватова. Перлович порывисто встал и вышел в другую комнату.

— Идет? — спросил он Спелохватова, вынимая из кармана пачку и накрыв ее картой.

— Сколько? — спросил банкомет.

— Не знаю.

— Да ну, не дури; ставь, как следует.

— Считай, мечи, и будь здоров, а я пойду туда к столу и «того». Алон...

Он взял Хмурова под руку и отошел от стола, оставив там деньги. Спелохватов тщательно пересчитал пачку Батогова, приложил столько же своих и протянул колоду, говоря:

— Срежьте кто-нибудь...

Щеголеватый адъютант ловко вынул карту и подрезал, Спелохватов вскрыл талию и открыл карту Батогова.

— А, дама... — произнес он.

Он начал метать медленно, с выдержкой, тщательно просматривая каждый абцуг.

Игра была интересна, не потому, что шел большой куш, превышавший половину всего банка, но потому, что единственный в данную минуту понтер закусывал с Хмуровым в другой комнате, совершенно равнодушно относясь к тому, что происходило на игорном столе.

Несколько десятков глаз жадно следили за пальцами Спелохватова, унизанными сверкавшими перстнями.

— Смотрю, — говорил Батогов Хмурову, чокаясь с ним стаканами, — факелы впереди, факелы сзади, болваны в красных халатах, твои, кажется; у одного так даже ружье никак было — только бы еще флейту с барабаном — совсем принцесса сиамская. Кто такая?

— Это, гм... это, братец ты мой, сама...

— Дама, — громко и совершенно покойно провозгласил Спелохватов.

— Вы имеете вашу даму-с, — подскочил к Батогову совершенно ему незнакомый господин, сообщая эту приятную новость.

— Я ее, кажется, сегодня в Мин-Урюке видел, — говорил Батогов. — Много ли там у тебя в банке? — крикнул он Спелохватову.

— Позвольте, я сейчас сосчитаю, — предложил свои услуги все тот же незнакомый господин.