Он был в одних только кожаных шароварах, без рубашки, и его мускулистое, здоровое тело, несмотря на сильный загар и слой грязи, все-таки резко отделялось своей относительной белизной от темно-бронзовой, словно дубленой кожи прочих работников.

Вдруг Батогов почувствовал, что о его спину что-то очень легко щелкнуло, словно в него бросили чем-то... Сперва он не обратил внимания на это обстоятельство, но, вот, спина его опять ощутила на себе повторение того же удара, удара мягкого, такого, который ясно говорил, что бьющая рука вовсе не желала произвести болезненное ощущение, а просто требовала, чтобы на нее обратили внимание.

Батогов быстро обернулся. Широкий рот Нар-Беби как-то особенно выразительно улыбался, она смотрела вдаль, немного отвернувшись в сторону, и вытирала пальцами что-то под носом.

— Ишь ты, — подумал Батогов, — никак заигрывает?

Он пошел немного тише, так что очутился не впереди верблюда а рядом, у самого плеча животного, которое вовсе не требовало, чтобы его тащили за повод, и бойко шло вперед, пошлепывая от скуки своими отвислыми пенящимися губами.

Маневр Батогова, вероятно, очень понравился Нар-Беби, потому что он тотчас же почувствовал, как острый носок красного сафьянового сапога уперся ему слегка в плечо, а потом начал легонько, по-кошачьи, щекотать ему шею.

Батогов опять обернулся. Нар-Беби быстро отдернула ногу, осклабилась, расстегнула ворот своей рубахи и внимательно занялась какой-то охотой у себя за пазухой. Скоро она так увлеклась этой ловлей, что, казалось, вовсе не замечала, как, мало-помалу, у ней обнажалась грудь, и ее красная кумачная рубаха сползла уже с одного плеча, скользя по ожирелым, потным формам степной красавицы.

Батогов искоса взглянул и отвернулся. Через секунду он снова почувствовал на своей шее прикосновение сапога.

— А что, — подумал он, — разве и в самом деле попробовать завести интригу, благо сама напрашивается?

И он, приноровившись, ловко поймал рукой эту шаловливую ногу и слегка притиснул ее.

Нар-Беби тихо засмеялась и произнесла вполголоса:

— Эге! Да ты знаешь, с чего начинать нужно? (поговорка, равносильная нашей: «где раки зимуют»)...

— Тоже ведь не маленький, — отвечал Батогов также тихо и шагнул немного вперед. Ему показалось, что один из работников, кривой Каримка, проезжая мимо, как-то подозрительно посмотрел на них своим одиноким глазом.

Это был тот самый работник, который не раз схватывался с Батоговым, и схватки эти всегда для него невыгодно кончались; раз даже чуть не дошло у них до ножей, то есть, правильнее сказать, до ножа, так как нож-то был у одного Каримки, и Батогов только тем и избавился от своего противника, что успел сбить его с ног ударом тяжелой конской попоны, а тут подоспел кто-то из джигитов и разнял драчунов, отвесив каждому из них по несколько ударов нагайкой. Батогов молча выдержал побои и принялся, чуть не в десятый раз, чистить и холить рыжего жеребца, а кривой Каримка кричал и выл чуть не на весь аул, и клялся Аллахом и всеми пророками, что когда-нибудь просто сонного придушит эту проклятую русскую собаку.

Каримка поглядел и проехал мимо; еще раз обернулся совсем неожиданно, но Батогов зорко следил за всеми движениями своего подозрительного врага и потому вовремя принял меры осторожности.

— Ну, опять иди ближе, — произнесла Нар-Беби.

— Это хорошо, — подумал Батогов, — реже голодать придется; другой раз, все лишний кусок перепадет, а мне этим брезгать не приходится.

Вдали, на небольшом возвышенном бархане, чуть виднелась группа всадников; еще дальше, в степи, мелькали несколько отдельно двигающихся точек. То были джигиты из аула мирзы Кадргула. Оригинальная охота с соколами, эта воздушная травля птиц птицами же, началась на потеху разгулявшимся джигитам.

Караван остановился. Выбрали место, где песок был немного посырее и не так крутило пыль прихотливым ветром, и принялись ставить кибитки.

Нар-Беби сама возилась с работниками, опытной рукой обтягивала решетки широкой тесьмой и волосяными арканами, и когда накидывали верхнюю кошму, то красавица, словно нечаянно, очутилась около самого Батогова и шепнула ему скороговоркой:

— Ты, слушай: как стемнеет совсем, сюда приди; я тебе в эту дыру мяса просуну, а ты и ешь потихоньку.

Она показала ему на прореху в кошме, приходившуюся как раз у самого низа кибитки.

— Вот и начало высокого покровительства, — подумал Батогов. — Все-таки не кто-нибудь, а сама жена мирзы Кадргула!

Подскакало человека три джигитов, у каждого на седлах висели в тороках по десятку разнокалиберных уток, у одного даже висел, прихваченный за шею, большой серый гусь и чуть не по самой земле волочился своим полуторааршинным крылом, переломленным во время падения на землю.

Птицу сдали на руки Нар-Беби: она тут была полной хозяйкой, за отсутствием старой Хаззават, оставшейся в ауле. Кибитки установили, котлы поставили на таганы, стряпня началась, и работникам ничего более не оставалось делать, как сесть на корточки и спокойно дожидаться вечера, любуясь, как вдали охотятся чуть заметные всадники.

Так и сделали.

— А вон наш мирза едет, — говорил один из работников, глядя вдаль по направлению озер.

— Где ты его видишь? — спрашивал другой.

— Да вон там. Смотри, как раз между кустом и тем джигитом, что с лошади слез.

— А, вижу. Может, он, а может, и другой кто. Далеко.

— Он.

— Смотри, смотри, как погнали! Ай-ай-ай! Ух!

Работник привскочил на месте, заметался, словно он сам гнал вместе с джигитами, и громко загикал. Другой работник свистнул, а Каримка произнес, с презрением глядя на Батогова:

— Видывал ли ты там, у вас, что-нибудь лучше?

— Стоит дрянь такую смотреть! — сказал Батогов и даже сплюнул.

Каримка схватил какой-то комок и швырнул им в русского.

— Ну, ты — тише: опять то же будет; лучше не лезь! — сказал Батогов и отодвинулся подальше.

— А вон мирза Юсуп полем прямо пошел. Эк дует!

— Эге! да это они волка выгнали; смотри, как пошли. Вон он, вон! Удирает, чертов сын!

— Ой, уйдет!.. пропал... вон опять пошел... наседают, наседают!.. Прорезали!

— Берут, берут... Эх, кабы нам туда же!

— И что только за лошадь у этого Юсупа: просто сам шайтан в ней сидит!

— Да в ней, и правда, черт сидит, да, может, еще и не один... Ты слышал, небось, как Юсуп говорил, что он ее из-под русского батыра взял?

— Ну, так что же?

— А то, что ежели у них только в руках побывает — ну, и готово.

— Ну, а этот тоже?

Работник понизил голос и показал на Батогова.

— А ты думал — нет?

— То-то я заметил, что как он подойдет к юсуповым лошадям, сейчас те ржать начинают, особенно этот гнедой, белоногий.

— А я так думаю, — вставил Каримка, — как бы тут совсем особенного черта не было... Я еще кое-что заметил...

Работники начали о чем-то шептаться между собой. Батогов попытался было вслушаться, да нет: очень уж тихо говорили. Только во время разговора Каримка раза два посмотрел туда, где краснощекая Нар-Беби, растерев на ладонях какую-то белую мазь, умащивала ею свои и без того жирные косы.

— Ну, а Юсуп? — спросил один из шептавших уже громко.

— Да что Юсуп, — отвечал кривой Каримка. — Живет у нас с самого похода в Нуратын-Тау, а кто он — разве кто-нибудь знает, что ли?

— Эх, есть что-то хочется!

От котлов потянуло варевом, и эта аппетитная струя раздражала голодные желудки работников.

— А солнце-то уже низко, — заметил кто-то.

— Скоро кончат: вон четверо уже сюда едут никак. Эк лошадей-то замылили!

— Эй вы там, иди кто-нибудь сюда! — раздался звонкий голос одной из женщин.

— Ну, иди, слышишь...

— Иди сам — не меня зовут!

— Что же ты, собака? — обратился Каримка к Батогову. — Слышишь, марджа зовет.

Батогов поднялся.