— Что ж, украсть недолго...
— Теперь хорошо: темно.
— К Ахмету за его шестую дочь калым пригнали.
— Покуда овец только, а лошадей обещали на той неделе.
— А девка совсем неважная — я видел.
Всадники поехали дальше. Говор их затихал в сгущавшейся темноте.
Ночь наступила темная, холодная. В ауле там и сям поднималось высокое пламя от костров.
— Ведь это последняя ночь! Господи, помоги мне, — Батогов упал на колени. — Если не для меня, то хоть для той. Не дай ей умереть здесь. Доведи хотя раз еще взглянуть ей на волю...
Что-то зашуршало и так близко, почти у самого колена молящегося. Батогов отпрянул. Какая-то искорка мигнула во мраке, мигнула, исчезла, мигнула ближе и послышалось знакомое шипение.
Батогов едва успел отскочить и взмахнуть палкой. На песке чуть виднелось быстрое извивавшееся черно-бронзовое тело медянки.
— Вот бы вовремя ужалила, проклятая! Нечего сказать, кстати...
У него закопошилась суеверная мысль: добро или зло предвещает гадина.
Батогов улыбнулся.
— Неси молоко за мной...
Перед ним выросла округленная фигура Нар-Беби. Она не могла уйти одна: она не решалась оставить Батогова.
— А я думал, что ты уже в ауле, — произнес он, взваливая на плечи мех.
— Иди за мной, — отвечала ему Нар-Беби и пошла впереди, переваливаясь на ходу и поглядывая через плечо на идущего за ней работника.
Эх, дубинушка, ухни...
Эх, зеленая, сама пойдет!.. —
затянул Батогов, шагая следом и поглядывая на яркую точку полярной звезды, точку, которая в эти темные, непроглядные ночи должна будет служить им единственным путеводителем.
Батогову казалось, что эта звезда сегодня особенно ярко светит, за этим манящим светом не видно остальных светил, не видно даже поднявшейся довольно высоко семизвездной Большой Медведицы.
В ауле как-то особенно жалостливо, уныло выли проголодавшиеся собаки и пронзительно ревел испуганный кем-то ишак, уставившись глазами на огонь ближайшего костра.
VII
Побег
— Ну, мой-то плоховат, — говорил про себя Батогов рассматривая при свете костра остатки своего верблюжьего халата. Почти до последней степени возможности носил этот халат его хозяин, наконец, бросил: и рукава обтрепались, и полы висели зубцами, и заплат на нем было больше, чем целых мест; сала из него можно было бы вытопить добрую чашку, и несло от этого халата чуть не за десять сажен. Батогов и надевать его не решался, предпочитал ходить в одних шароварах, пока было тепло, а теперь настали холода, да и к тому же в дорогу не мешало привести свой костюм хоть в какой-нибудь порядок.
А Батогов собирался в дорогу и, по его соображениям, отправляться в эту дорогу предстояло сегодня ночью.
— Вот мирза Кадргул вернется, он тебе новый даст к зиме-то, — сказал кто-то, сидевший по другую сторону костра. Густой дым, поднявшийся от нового пучка сырого камыша, подброшенного на огонь, закрывал говорившего.
— А то не даст, — отвечал Батогов. — В этом не проживешь...
— У Каримки хороший был, крепкий...
Батогов стал присматриваться к говорившему.
— Да, новый, крепкий; да пропал куда-то он, вместе с халатом, — говорил тот же голос.
Батогов нагнулся, насколько позволял дым; он рассмотрел маленького черного, словно закопченного, киргиза, сидевшего на корточках и гревшего над огнем свои пальцы.
— Нет, этот, кажется, спроста говорит, — подумал Батогов... Он был в таком настроении, что ему везде, во всяком слове, чудились намеки.
Нар-Беби, подлила масла в огонь своей сценой в загороди, и этой сцены было достаточно для того, чтобы ему со всех сторон казались блестящие, дышащие ревностью глаза женщины, уставившиеся на него из темноты. Он даже обернулся быстро, неожиданно даже для самого себя.
Какая-то искорка блеснула далеко, там у самой лощины. Собаки усилили вой...
— Волки, должно быть, — заметил черномазый.
— Волки, — согласился с ним Батогов и весь похолодел, несмотря на близость огня. Он знал, что это за волки... «Вон та звезда там будет», — говорил ему его Юсуп, когда сообщал подробности.
Батогов взглянул наверх... Та звезда была там.
А народ в ауле как нарочно не укладывался на покой. Батогову казалось, что это все делается для того, чтобы помешать его побегу, ему казалось, что все знают, все его стерегут, что внимание всякого устремлено именно на тот чуть заметный светлый треугольник, образовавшийся между двух скатов лощины, в то самое место, где только что блеснул свет, куда повернули свои острые морды развывшиеся на весь аул собаки.
— Давай на мой меняться, — приставал к нему все тот же киргиз и протягивал какую-то полосатую ветошь.
— Отстань...
— Я не много возьму придачи; ты смотри, мой совсем новый...
Подошло еще два джигита и сели рядом с Батоговым.
— Что-то спать не хочется, — сказал один из них.
— Целый день дрыхли и без того, — произнес другой и оба взглянули на Батогова.
— Это невыносимо... — чуть не вслух простонал Батогов. Он встал.
— Сиди!..
Его ухватили за шаровары.
— Оставь!.. Пусти.
— Да ну, куда тебе спешить?
Две руки сразу посадили, почти повалили его на землю.
— Все кончено, — подумал несчастный.
Оба киргиза засмеялись.
— За полночь переходит — смотри.
Глаза Батогова тоже устремились невольно кверху.
Та звезда переходила уже с того места.
Сердце несчастного стучало так сильно, что могли бы и другие слышать эти учащенные, глухие удары, так по крайней мере казалось Батогову; голова его горела, а между тем всего его трясло как в лихорадке... «Разве силу пустить в ход, — мелькнуло у него в голове... — Все равно пропадать... А может быть...» Он рванулся.
Его никто не держал, на него только смотрели.
— Да что ты, опять заболел? — спросил у него джигит...
— Ну, куда идешь? Погоди, еще спать рано.
— Ты нам сказку расскажи...
— Помнишь ту, что прошлый раз не досказал... про царя с длинной бородой...
«А, может, и вправду они ничего не знают?» — подумал Батогов и начал успокаиваться.
— Да, ну, рассказывай...
— Ах, чтоб их проклятых... в крюк свело! Эка развылись...
Теперь уже вытье собак стало действительно невыносимо: оно, мало-помалу, переходило в яростный лай. Рыжий тощий пес, лежавший неподалеку, рванулся с места, взвизгнул и понесся в темноту.
— А ну их к самому дьяволу! Что же сказку-то?
«Ну, вовремя», — думал Батогов.
Человек пять быстро прошли мимо костра. Они шли за собаками, шли прямо к лощине.
— Так вот стали чесать царю бороду, — начал Батогов дрожащим, задыхающимся голосом.
— Постой, ты не с того начал, — прервал его один из слушателей.
— Ну, не мешай, он знает.
— Принесли большой золотой гребень...
— Загороди горят! — пронесся крик по аулу.
В противоположной стороне вдруг взвилось красное пламя. Огненные языки словно живым кольцом охватили огороженные камышом пространства. Запертые там жеребята зашатались, ошеломленные, вытаращив глаза, подняв кверху свои короткие хвостики... Все кинулись туда.
Резкий свист послышался с другой стороны. Батогов понял все. Он хотел бежать, ноги словно приросли к земле; хотел крикнуть — звук пропадал еще в горле, не вырываясь на свободу.
— Да, время уходит. Господи!.. Что же это со мной?
Новый свист пронесся в воздухе...
Вдруг в него вцепились и крепко охватили его корпус женские руки...
— А... ты уходить?.. — завизжала Нар-Беби и повисла на нем, чуть не повалив его на землю этим порывистым движением.
Сознание воротилось в Батогову. Новая опасность воскресила в нем все его силы.
Руки, сжимавшие его с такой силой, мгновенно разомкнулись, и Нар-Беби тяжело, почти без стона, не то упала, не то присела на песок и тихо запрокинулась навзничь. Страшный удар кулака Батогова пришелся как раз по ее виску.
