— Да бросьте его! — говорил Хмуров. — Вы все равно никакого толку не добьетесь. Да и чего расспрашивать? Куда они уйти могут, как не к Дарье.

— Конечно, к Дарье, — подтвердил щеголеватый адъютант. — А вы мне, господин есаул, — обратился он к сотенному командиру, — дайте человек четырех проводить меня до города: одному небезопасно...

— Кто вас съест? Чего вы боитесь? — заметил Хмуров.

— По пустякам рисковать не желаю-с, извините-с… А дальше ехать я не могу... я совершенно нездоров, да к тому же дела...

— Да убирайтесь к черту!

— Господин Хмуров!

— Проваливайте!

Адъютант уехал, процедив сквозь зубы:

— Я еще с вами поговорю.

— С богом, братцы!..

Поехали. Часа чрез полтора довольно скорой езды погоня опять напала на след: допросили встречного погонщика, который вез топливо в город на четырех вьючных ослах. Он дал кое-какие более определенные указания. В кишлаке сарт Мурза-бай, приятель Батогова, дал уже совершенно ясные указания: он сообщил и число барантачей, сколько мог заметить, и то, что Юсуп, джигит Батогова, часа за два только проскакал мимо его лавки и даже не остановился покурить кальяна, предложенного ему Мурза-баем. Тут же сообщили другие, проезжие курамины, что видели барантачей в другом месте, верстах в пяти правее... Это известие тоже было верно. Ясно было, что партия разделилась. Решили разделить и отряд, тем более, что казаков была почти целая сотня и каждый отряд все-таки был достаточно силен сравнительно с партией барантачей. Разделились: с одним отрядом поехал сам сотенный командир, с другим Хмуров и Перлович. Второй отряд сильно задал ходу, потому что Хмуров ругался не на живот, а на смерть, а, главное, обещал казакам, если нагонят, по рублю на рыло и ведро водки на всех.

— Ваше скуловородие! — обратился урядник, ровняясь своим конем с хмуровским жеребцом. — Позвольте коней напоить: задохнутся, гляди, как загорелись; жарко!

— Ну, пои поскорее, что ли.

Остановились. Казаки протирали запыленные ноздри лошадей полами своих рубах, поправляли седловку и сами маленько поправлялись.

— Чуточку постоим, — говорил урядник, — зато уж как ахнем!

Постояли чуточку, сели на лошадей, и действительно ахнули!

— Братцы, вон они!.. — крикнул кто-то.

Все лошади разом поддали; хмуровский жеребец даже взвился на дыбы. У Перловича замерло сердце.

Верстах в трех, впереди, но несколько правей, мелькнула меж таловых кустов красная точка; вот еще, еще... Эти точки, должно быть, заметили преследователей и пошли скорей... Но нетрудно было заметить, что расстояние, отделявшее преследователей от преследуемых, становилось все меньше и меньше... Вот еще кусты, частые, густые... Красные точки скрылись в них и пропали. Вероятно, эти заросли задержали бег лошадей, потому что когда беглецы показались снова, их отделяло не более полуверсты. Хмуров выхватил револьвер, кинул поводья на шею коня и много опередил казачьих лошадей.

Вдруг последний неприятельский всадник скрылся на мгновение в маленьком белом облачке... Что-то прогудело в воздухе.

— Ишь, пальнул; нешто ответить? — заметил урядник.

— Чего там пустяками заниматься; сейчас насядем.

Хмуров уже налетал. Скулатая рожа обернулась, посмотрела на него через плечо и погрозила ножом и вдруг мелькнула полами красного халата: Хмуров почти в упор выстрелил из своего револьвера, Барантачи, видя, что им не уйти, соскочили с лошадей и бросились в заросли. Раздалось несколько выстрелов. Казаки поскакали в объезд, человек десять спешились и полезли за бежавшими. Один казак шатался на лошади, словно пьяный... Он затянул один повод; лошадь его крутилась на одном месте и упала на бок, оступившись в канаву. Лошадь вскочила снова на ноги и отбежала в сторону. Казак силился подняться, но не мог.

Трое казаков тащили волоком какую-то фигуру с гладко обритым, сверкавшим на солнце черепом; красный халат на этой фигуре висел клочьями. Фигура эта усиленно барахталась.

— Вяжи его, подлеца, вяжи! — кричал урядник.

— Идите сюда! — кричал из кустов Хмуров.

— Братцы, один никак убег? — слышен был чей-то сиплый голос. — Вот он, вот он. Насядь на него... Гляди, осторожней, может, пырнет...

Восемь лошадей, принадлежавших барантачам, усталых, худых до того, что можно было ощупать все кости, были переловлены и сбиты в кучу. В кустах мелькали кое-где казачьи рубахи, по временам слышались выстрелы.

Это весьма напоминало охоту. Да разве это и не была охота на самом деле?

На дорогу выбрался Хмуров. Он был весь в крови и без шапки. Он поправлял пальцами волосы, спутанные ветром, и размазывал по лицу кровавые узоры. Впрочем, это была не его кровь. Правда, его стукнули прикладом по голове, удар, который сбил с него шапку, удар, от которого раскололся приклад и отлетел в сторону... Легкие приклады азиатских ружей чрезвычайно непрочны...

— Лошадей сколько? — спросил он урядника.

— Восемь. Больше не было.

— А там семерых уложили; один удрал-таки!

— Живьем одного поймали, ваше скуловородие! — отрапортовал урядник.

— А, значит, все. Значит, Батогов с другими. Скверно! Зачерпни воды, вон в канаве, рожу умыть.

На лице Перловича, который все время, словно истукан, стоял верхом посреди всеобщей сумятицы, показалось что-то вроде живого румянца.

Муж Марфы Васильевны стоял над большой чертежной доской и отмечал что-то циркулем. Топот коня на дворе заставил его поднять голову. Дверь слегка стукнула, он обернулся.

— Ну, Марта, — спросил он, — как твое новое знакомство?

Марфа Васильевна не отвечала.

— Что так рано?..

Он взглянул на нее пристальнее, и тот слегка язвительный тон, который он хотел придать своему вопросу, замер у него в горле.

Перед ним стояла не Марта, цветущая, румяная, вечно веселая... Нет, это была только ее тень.

Волосы и платье в беспорядке, лицо бледное, как полотно, под глазами темные, синие круги, и сами глаза такие тусклые, так неопределенно смотрящие и как будто ничего не видящие, грязные полосы пыли на лице...

— Марта, голубчик, да, что же случилось такое?

В пылу энергии Марфа Васильевна выдержала все нервные потрясения, испытанные ей в то утро, богатое событиями. Усиленная езда верхом разбила ее тело, и только какое-то странное опьянение, этот экстаз, охвативший ее, поддерживало ее физические силы. Но наступила реакция, экстаз прошел.

— Марта, да скажи же хоть слово, — говорил ей муж и даже тряс ее за плечи.

— Я спать хочу, — прошептала она чуть слышно и пошатнулась. Он подхватил ее. Если бы он этого не сделал, то Марфа Васильевна не устояла бы на ногах. Он чувствовал, как все тяжелее и тяжелее становилось это тело, ноги подгибались, и оно словно выскальзывало из рук. Он крепко стиснул свою жену и потащил ее волоком к кровати. Руки повисли, ноги поволоклись по плитному полу, голова, словно у трупа, перегнулась на безжизненной шее, и волосы мели эти кирпичные плиты.

Маленький котенок Марфы Васильевны стремительно рванулся из-под дивана: ему хотелось поиграть этими длинными, стелящимися по полу волосами, но на него чуть не наступил муж Марфы Васильевны, и котенок жалобно мяукнул и свернулся в клубок на прежнем месте.

Кое-как, с трудом уложил он на постель свою жену и стал над ней в раздумье. Он совсем потерялся и не знал, что делать, к чему приступить. Вдруг глаза его упали на эти грязные полосы, что шли вдоль всего лица, на эти тонкие пальцы, выпачканные поводьями. Он схватил полотенце, намочил его и начал отирать лицо и руки. Тер долго, тер усиленно; особенно возился он с пальцами: черная маслянистая мазь не отставала; он даже мылом пробовал и вдруг хватил кулаком по лбу и бросил полотенце.

— Доктора, доктора! — кричал он, выбежав на улицу.

Он хорошо знал все адреса здешних докторов, но в эту минуту совершенно забыл их. В голове у него стоял какой-то сумбур.

Красивый офицер на красивом коне опять ехал, гарцуя мимо окон. Он ничего еще не знал о случившемся и катался, по обыкновению, мимо окна, в котором рассчитывал видеть Марфу Васильевну.