Не больше как с версту, совсем внизу, примыкая к давно сжатому клеверному полю, виднелось несколько сакель, над плоскими крышами торчали два или три тополя, под одним, из-за деревьев поднимался черный дымок и мигало небольшое пламя, одинокая фигурка торчала на самой высокой крыше, казалось даже, что то был не человек, а просто белел кол, вбитый для чего-то в земляную крышу. Больше ничего не было видно.

А между тем глаза всех этих наездников волновались, перебегая с кургана на курган, и были устремлены на этот маленький кишлак. Там и сям вспыхивающие выстрелы фитильных мулкутов направлялись именно на тот кол, что неподвижно торчал на крыше; а когда тонкая, ослабевающая струйка черного дыма вдруг густела и поднималась даже выше того опаленного тополя, что происходило каждый раз, когда невидимые руки подкидывали в огонь новую вязанку, то почти каждый из наездников вскрикивал: «Эх!» и тотчас же бодрил свою лошаденку ударом нагайки.

В том страшном кишлаке, так поглотившем общее внимание тысячи наездников, стоял отряд «ак-кульмак»; стоял уже с самого утра; теперь он варил себе похлебку, искрошив в необъятный котел целого, благо непокупного, барана; а часовой на крыше, прожевывая кусок черствой туземной лепешки своим усатым ртом, заломив кверху козырек своего кепи, равнодушно поглядывал на те барханы, что пестрели на солнце тысячами двигающихся точек.

Была минута, когда наездники слишком уже близко подобрались к кишлаку; передние, те, что хотели перескакнуть арык, огибавший клеверное поле, видели что-то ярко-зеленое, блеснувшее между двух сакель, другие же всадники, которые не рисковали так близко подбираться к русским, видели только большой клуб дыма, вспыхнувший как раз над тем местом, где стояло зеленое, и в рассыпную шарахнулись вниз по откосам кургана.

С ревом и воем пронизало ядро морозный воздух, щелкнулось о гранитный гребень одного из барханов, высоко подпрыгнуло и поскакало дальше, рикошетируя между всполошившимися наездниками.

Около самого Орлика ударилось русское ядро. Серый, испуганный треском разлетевшихся кремнистых осколков, взвился на дыбы и брыкнул задом; подпруга лопнула, Юсуп грохнулся вместе с седлом на землю.

— Господи! — крикнул Батогов; ему показалось, что Юсуп убит. — Этого еще не доставало.

— А, дьявол тебя побери! — кряхтел джигит, поднимаясь на ноги.

В нескольких шагах, в стороне, наездник, в красном халате, громко стонал, силясь выбраться из-под убитой лошади. Серый отбежал и храпел, подняв хвост трубой. Батогов поехал его ловить; Юсуп, хромая и ругаясь, тащил волоком свое седло.

Жалобно гикая, неслась большая конная толпа в объезд на Пеншамбинскую дорогу; Назар-Кул пытался отрезать русским путь к отступлению. В кишлаке, занятом русским отрядом, замечено было особое движение. Повозка, запряженная парой, выехала из-за крайней сакли и остановилась; показалось небольшое стадо коров и баранов; это стадо было окружено пешими, которые, закинув штуцера за плечи, помахивали длинными жердями. Несколько конных выехали на чистое место; дребезжа колесами, выдвинулось орудие, за орудием, врассыпную, десятка четыре в белых рубахах, с мешками на спинах, с цветными значками, воткнутыми в дула ружей.

Красивый бородач, на вороном аргамаке, галопом скакал, окруженный наездниками. Он горячился и громко ругался. Он видел, что русских мало, видел, что они уходят...

— Вот уже третьи сутки я так вожусь с ними! — кричал он. Ветер растрепал концы его белой чалмы, и они, словно крылья, трепались вокруг его энергичного, немного цыганского лица.

— Что мне одному, что ли, на них броситься?.. Трусы, бабы!.. От каждой русской пули бегут, как куры от ястреба...

— Кто это? — спросил Батогов.

— Сам Назар... — говорил Юсуп, переседлывая серого.

— К ночи всех на ак-дарьинский брод сбивай; мы еще прежде их туда поспеем! — кричал Назар старику в кольчужной шапке.

Юсуп вдруг присел и совершенно спрятался за лошадью.

— Отвернись, ради самого Аллаха, — шепнул он Батогову.

Тот не понимал, что делается с его джигитом; он видел только, что случилось что-то важное, сильно озадачившее Юсупа. А тут на беду Орлик, звонко, как медная труба, заржал вслед кавалькаде; лошадь, казалось, убитая, лежавшая до сих пор неподвижно, вздрогнув, вскочила разом на ноги, вытянулась, как струна и тяжело рухнула на бок.

Топот коней и ржанье Орлика пробудили в смертельно раненом коне последнюю жизненную искру.

— Вот где пришлось еще раз увидеться, — говорил старик, подъезжая ближе.

— Аллах знает, где люди должны сходиться, — отвечал угрюмо Юсуп. — Он знает, на чью беду сошлись мы: на мою или на твою.

— Я и тебя узнал, — говорил старик, присматриваясь к Батогову.

— Чего не узнать? Вместе, чай, сколько дней маялись, — отвечал Батогов.

— Что же, теперь к мулле Назару перешли или с садыковцами?

— Там как придется.

— К тем пробираетесь?..

Старик кивнул на русский отряд, медленно подвигавшийся по Пеншамбинской дороге. Юсуп подъехал вплотную к старику.

— Слушай, мулла Сафар, — сказал он ему твердым, решительным голосом. — Тебе жить немного осталось; не делай же ты под конец дурного дела... Он, — Юсуп показал на Батогова, — не стоит на твоей дороге. Понял?

Сафар оглянулся кругом. Только они трое стояли на склоне кургана, кругом близко никого не было видно... Русские отошли далеко, мирза Назар-Кул спешил стороной обойти маленький отряд белых рубах; садыковцы жались по другую сторону; их больше тянуло к кишлакам, что на правом берегу Ак-Дарьи: там, по крайней мере, можно было еще пограбить.

— Гм... их двое, я один, — подумал Сафар и сообразил верно.

— Ну, прощайте, я вам не враг; пошли Аллах здоровья вам и коням вашим!..

— То же и тебе, — произнес, Юсуп.

— Хитрит старый сказочник, — подумал Батогов, заметив лукавый взгляд, брошенный на него из-под седых, нависших бровей Сафара.

Звеня кольчугой, поскакал старик к значкам Назар-Кула.

— Нехорошо, — сказал Юсуп.

— Скоро стемнеет, тогда будем знать, что делать нужно, — произнес Батогов.

Несколько всадников отделились от толпы, к которой прискакал Сафар, и поехали назад, разъезжаясь вправо и влево; они ехали сами но себе, точно у них не было определенной цели; всадники ехали шагом, не спеша.

— Смотри, это нас ловят, — произнес Юсуп.

— Ну, вот, — усомнился Батогов.

— Нас ловят. Вон Сафар отъехал в сторону, остановился, сюда смотрит.

— Что ж — удирать, пока время?

— Погоди; они не спешат, — мы тоже... Теперь нам надо к прежнему кишлаку держаться.

Они повернули лошадей. Всадники по знаку Сафара погнали своих быстрее. Темнело. Ясное небо стало заволакивать жидкими тучами; костер, оставленный русскими, разгорался сильнее и сильнее, огонь побежал по сухим сучьям дерева, и над кишлаком росло красное зарево.

Юсуп с Батоговым пошли крупной рысью; расстояние между ними и преследователями было довольно значительно, да к тому же последние еще не решились вполне выяснить свои намерения; а темнело быстро, уже дальняя линия холмов слилась с горизонтом, туман поднимался по низким местам, и, словно громадный факел, пылал вдали ствол смолистого тополя.

— Теперь гайда во всю прыть! — крикнул Юсуп,

— Пускай! — крикнул Батогов и пригнулся к шее Орлика.

Они понеслись. Несколько голосов уныло загикали сзади.

— Слышишь, погнали, собаки; ну, погоди ж ты, старый шайтан, ты мне еще попадешься...

На минуту продолговатый курган совершенно скрыл беглецов. Они круто повернули вправо.

Преследовавшие их всадники видели, где пропали оба джигита; они стали стягивать круг. Через несколько минут курган был окружен; спустились вниз. «Гей! гей!» — перекликались в темноте голоса. «Гей! гей!» — отзывались им другие... Пристально всматривался Сафар в темноту, каждый камень казался ему всадником, в вое ветра слышался ему насмешливый голос Юсупа.

— Поймали, что ли? — подъехал к нему джигит.