Сартенок взялся за щеку и начал жалобно хныкать.
— Акча давай. Малайка спать пойдет, — ревел он все громче и громче.
Перлович сунул ему что-то и выпустил ворот рубашки, за который во время разговора придерживал сартенка; тот подрал по дороге, кувыркаясь по временам через голову и засунув за щеку полученную мелочь.
— Они его там накроют теперь, — думал Перлович.
— Тюра спать будет? — спрашивал его Шарип, когда Перлович шел обратно садом.
— В шесть часов утра...
— Что тюра говорит?
— Чем все это кончится?.. Господи!..
Изумленно глядел Шарип на Перловича, странно ему казалось — с кем разговаривает тюра? И зачем это он так руками делает?..
— Когда взойдет солнце, чуть только вон там над стеной покажется, — говорил Перлович, теперь уже глядя в упор на своего слугу, — лошадь чтобы была готова, слышишь?
— А теперь Шарип спать пойдет?
— Ступай.
Через минуту Перлович, загасив фонарь, висевший над столом, лег на свою кровать и закрыл глаза. Прошло часа два не то сна, не то какого-то томительного забытья, в котором больная фантазия смешивалась с действительностью. Посторонние звуки, храп Шарипа, шелест насекомых, падение на землю переспелых плодов и тихое пение погасавшего самовара ясно и отчетливо поражали слух; только значение этих звуков изменялось, и они принимали фантастическое участие в болезненных грезах спавшего. Яркий свет озарил сперва вершины деревьев, потом зубчатую вершину стен, лег полосой на плоской крыше и светлым лучом проник во внутренность сакли. Перлович проснулся.
Часы показывали пять. Пора было ехать. Шарип за стеной шаркал скребницей, отскабливая от шерсти чалого присохшую грязь.
— Куда это он так рано? — рассуждал Шарип, придерживая стремя, пока Перлович садился.
— Нагайку подай! Собаку держи, чтобы за мной не убежала.
Шарип, прихватил за ошейник желтого сеттера, который начал визжать и рваться; он привык всегда сопутствовать своему господину и огрызался на удерживающего, пытаясь куснуть его за руку. Перлович поехал шибкой рысью.
Бойко бежал чалый и скоро донес Перловича до триумфальной арки. Здесь всадник повернул влево и поехал шагом. Он пробирался стороной, словно не хотел, чтобы его видели, и скоро выбрался на пустыри, лежавшие близ узкого переулка.
Здесь он остановился и слез с лошади. Большие груды кирпича и разного мусора совершенно закрывали его со стороны проезжей улицы, а сзади тянулись кусты, еще не вырубленные для очистки места. Перлович привязал чалого и осторожно пошел пешком, направляясь к стене, за которой чернели две закопченые печные трубы. Он отыскал сквозную трещину, приставил к ней свой глаз и увидел внутренность небольшого двора, в котором, под навесом, стоял на привязи совсем оседланный дамским седлом хмуровский Бельчик.
Не более, как через пять минут после того, как Перлович устроился в своей обсерватории, входная дверь дома дрогнула, звонко щелкнул запертый изнутри замок, и на пороге показалась Марфа Васильевна, немного заспанная, протирая одной рукой глаза и придерживая другой не совсем аккуратно надетую длинную черную юбку. Выйдя на двор, она поправилась и привела в порядок свой туалет, нисколько не подозревая, что за ней наблюдают два нескромных глаза.
Опытным взглядом она окинула седловку, растолкала спавшего под яслями татарина и, с его помощью, взобралась на седло. Хрипло загудела половинка ворот, пропуская наездницу; протяжно зевнул татарин, снова свертываясь клубком на своем прежнем месте.
— Поехала! — произнес Перлович и начал осторожное отступление к своему чалому.
Когда он выбрался опять на проезжую улицу, то, на одно мгновение, заметил вдали, под самой кручей, над которой неясно виднелись громады новой крепости, белое пятно Бельчика, во все лопатки дующего иноходью вниз по Ниазбекской дороге.
Тогда Перлович поехал совсем в другую сторону, в старое предместье города. Проезжая мимо одного из дворов, он приподнялся на стременах и заглянул через стенку; там тоже стояли две оседланные лошади... Перлович узнал обеих и слышал за запертыми ставнями дома знакомые голоса.
— Оно, конечно, — говорил один голос, — случай более чем подходящий; но я, право, думаю, что тебе не усидеть на седле.
— А вот увидишь! — говорил другой голос.
— Ведь это неблизко...
— Пистолеты подай!..
— И какая это шельма писала?.. Вот бы узнать!
Перлович попятил чалого и, не решаясь ехать мимо окон, хотя и запертых войлочными ставнями, повернул в боковой переулок и стал дожидаться.
— Поехали и эти! — сорвалось у него с языка, и довольно громко, при виде двух всадников, крупной рысью проскакавших мимо него и повернувших как раз по той дороге, по которой отчетливо виднелись еще никем незаезженные следы Бельчика.
Перлович решил, что как Марфа Васильевна, так и рыжий артиллерист с доктором не будут терять времени, и если он поедет туда же не спеша, то попадет, как бы случайно, к развязке дела; а жгучее, болезненное любопытство не позволяло ему покойно, дома, дожидаться результатов, и ему большого труда стоило удерживать себя настолько, чтобы ехать шагом, не пускаясь вскачь за теми, которые уже давно скрылись из виду на узкой, извилистой дороге, проложенной между непрерывными стенами туземных садов и огородов.
***
Первый всадник, которого встретил Перлович, был, как уже известно, доктор. Взглянув на лицо и всю фигуру беглеца, Перлович догадался, что случилось что-то необыкновенное, и у него мелькнули следующие соображения: «Доктор один... Брилло остался... Эти звуки, так похожие на выстрелы (Перлович слышал за несколько минут перед встречей с доктором, слабый далекий звук пистолетного выстрела)... Где же остальные?.. Батогов где?»
— Доктор, доктор! — кричал Перлович. Но доктор, казалось, ничего не слышал и не видел. Вытянутое бледное лицо его было искажено ужасом, он гнал своего несчастного коня, машинально теребя поводья, колотя его каблуками в бока, щелкая нагайкой куда попало: по ушам, по шее, по крупу и даже, не чувствуя боли, по своим собственным ногам, обутым в походные сапоги.
Доктор пронесся мимо, чуть не свалив Перловича своей лошадью. Вот еще клубится пыль; скачут двое. Ба! Марфа Васильевна, с ней джигит. Наездница тоже, пожалуй, пронеслась бы мимо, но Перлович повернул лошадь и поскакал рядом.
— Марфа Васильевна, ради бога, что случилось?! — говорил Перлович, задыхаясь от страшного волнения, глотая густую пыль, в которой они скакали.
— Он убит, — простонала Марфа Васильевна. — Татары!..
— Кто, кто, Батогов? — спрашивал Перлович, забыв, что проговаривается.
— Он!.. Все!.. — Марфа Васильевна вдруг зарыдала и на всем скаку припала к гриве своего Бельчика.
Перловичу вдруг стало необыкновенно весело.
— Юсупка назад... Юсупка там надо, — заговорил джигит, смекнув, что теперь его может сменить этот, другой тюра, что встретился им на дороге. Он выпустил поводья Бельчика и повернул назад.
Так же бессознательно, так же неистово погоняя своего коня, как погонял его доктор, несся Юсупка назад, дико гикая, стиснув зубами вынутый из чехла нож, сжав в правом кулаке железную рукоять туземной шашки.
Два всадника неслись в две противоположные стороны: в одну скакал трус в европейском костюме; в другую — герой в неуклюжем халате и в шапке кочевого дикаря.
Перлович снимал с седла Марфу Васильевну, совсем уже потерявшую сознание. Лошади, взмыленные, тяжело переводя дух, стояли посреди дороги.
Перлович, подхватив под мышки бесчувственную Марфу Васильевну, оттащил ее немного в сторону, где не было так пыльно и у самой стены зеленела довольно густая трава, и усадил ее, придерживая руками эту хорошенькую головку с растрепавшимися волосами, с закрытыми глазами, с нижней губой, хотя и отвисшей весьма некрасиво книзу, но зато открывшей ряд ровных, белых зубов, судорожно стиснутых, едва пропускавших чуть заметное дыхание. Перлович вспомнил, что надо расстегнуть шнурки платья, сунулся, стал шарить руками, шарил довольно усердно, но заметил, что его предупредили: платье было уже расстегнуто, и амазонка сползала вниз. Перлович запутался в бесчисленных шнурках и тесемках, сгруппировавшихся у пояса, наколол пальцы на какую-то скрытую булавку и ограничился тем, что тщательно принялся исследовать, насколько сильно бьется еще сердце Марфы Васильевны.
