— Если часовые будут смотреть в оба, можно не опасаться, — сказал я.

Появился Кеттнер: он, согнувшись, нес на спине свернутое в узел шерстяное одеяло; в нем побрякивало стекло.

— Мы не должны здесь лишний раз показываться, — сказал Хартенштейн. — Французы, верно, видят нас с Белой горы.

Кеттнер опустил узел:

— Пришлось играть в индейцев. Когда я подошел к складу продовольствия, там стоял часовой. Тогда я подумал: лучше не просить, а подождать! И тут же началась стрельба. Я забрался в воронку от снаряда и жду. Вдруг слышу, как кто-то говорит часовому, что при обстреле никто воровать не станет и он может пока уйти. Тут я прокрался туда и вот — принес.

Он принес не только сельтерскую воду и сухари, но и сушеные овощи в кубиках. Все это, правда, немножко отсырело.

Я разделил продукты и послал Израеля к Ламму узнать, прибудет ли сегодня вечером полевая кухня и куда. Сюда, в низину, она не могла пройти из-за окопов.

Тем временем Хартенштейн принес в наш блиндаж легкий пулемет и поставил, его на стол.

Бранд, знавший станковый пулемет, неуверенно ощупал его со всех сторон и начал выдавать, уставясь в потолок:

— Пулемет ноль восемь — это самозарядное оружие. Он состоит…

— Оставь эту муть, — сказал Хартенштейн, — и покажи, как из этой штуки стреляют!

Бранд в смущений принялся рассматривать пулемет и попробовал откинуть крышку. Не получилось.

— Пошел прочь! — сказал Кеттнер, открыл крышку и заглянул внутрь. Все заговорили разом. Оружие ощупывали, крутили ручки. Вытащили ствол.

— Так из него же нельзя стрелять! — сказал Бранд.

— Это почему?

— Да потому, что в рубашке совсем нет воды и нет шланга пароотвода.

— Можно залить сельтерскую, — решил Кеттнер.

Кто-то скатился по лестнице.

— Почему не ведете наблюдения? — закричал Ламм. — Французы на Белой горе готовятся к атаке. Где сержант Шац?

— Вольф, дать сигнал тревоги слева, Израель — справа! — крикнул я.

— Оставаться на местах! — закричал Ламм. — Для чего показываться всем? Только пулеметчикам на станковых пулеметах!

Он выскочил, я — за ним.

— Где расположился Шац?

— Здесь, господин лейтенант!

Ламм ринулся в блиндаж. До меня донеслась крепкая брань. Выскочил Шац со всей своей бандой и вторым пулеметом.

— Туда! — крикнул Ламм. — Вы что, не видите? На левом склоне горы, над правым краем!

Они стали всматриваться.

— Какой прицел? — заорал Ламм на Шаца. Тот напряженно всматривался.

— Четыреста? — запинаясь, произнес он.

— Девятьсот! — прорычал Ламм. — Пулеметы готовы?

— Первый пулемет готов!

— Командуйте! — крикнул Ламм.

— Одно деление стрельба с рассеиванием в глубину! — сказал Шац.

Правый пулемет затарахтел. Ламм смотрел в бинокль. Левый пулемет еще искал опору.

— Прекратить огонь! — зарычал Ламм. Треск прекратился.

— Куда вы стреляете, черт побери! Глаз у вас нет, что ли? Теперь они, ясно, попрятались!

Он злобно посмотрел на меня:

— Унтер-офицер Ренн и сержант Шац, следуйте за мной! Лишние пусть уберутся отсюда!

Он вышел из орудийного окопа и остановился возле гаубицы с мертвыми лошадьми. Мы стояли навытяжку.

— Почему здесь никто не ведет наблюдения? — Он сделал паузу и посмотрел на нас. — Почему вы, сержант Шац, не подготовили точку для вашего второго пулемета? Вы дали указание определить расстояние? А как же я буду знать расстояние? — Немедленно определите расстояние! Завтра я опрошу ваших часовых, кроме того, я сообщу в вашу роту, что на вас нельзя положиться. Можете идти!

Шац повернулся и пошел. Ламм смотрел на меня, и я понял, что ему трудно говорить.

— Шац низкий и лживый человек! Я знаю его еще по сборно-учебному пункту призывных. Но ты — этого я не понимаю! Должен я направить сюда другого командира взвода? Приложи всё старание, чтобы я был доволен тобой! Говорю тебе это прямо: буду тебя контролировать. До сих пор я считал это лишним!

Он возбужденно дышал и медленно пошел прочь.

— Да, вот! — сказал он вдруг и остановился. — Кухня будет к утру. Разносчикам пищи собраться в моем блиндаже. Все!

Он ушел. Я подумал: «Ты будешь меня контролировать — это хорошо! Но худо мне, если ты найдешь, что я слаб!»

Этот случай не расстроил меня. Нет, его упреки пришлись мне по нутру — ведь он был прав. Мне следовало тоже определить расстояние.

Я пошел по отделениям, дал приказы о часовых, оповестил разносчиков пищи и сказал им также, чтобы они, по возможности, принесли и воду для пулеметов, а заодно посмотрели, нет ли где шлангов для пароотводов к ним.

Между тем огонь повели в нашу сторону — тяжелыми снарядами, которые вскоре стали разрываться и у нас, рассеивая кругом большие, похожие на клинки осколки. Но палили не без передышки, а через равные промежутки времени. Часовому в левом орудийном окопе слегка задело ухо.

Почти три часа ушло на то, чтобы все обсудить в отделениях, однако мне то и дело приходило в голову что-нибудь новое. Знают ли они сигнал для вызова заградительного артиллерийского огня? Достаточно ли у них ракетниц и сигнальных ракет к ним?

Артиллерийский огонь прекратился. Стемнело. У меня еще не было поименного списка моего взвода.

Разносчики пищи ушли. От Ламма прибежал посыльный:

— Господин лейтенант спрашивает: в полном ли комплекте материальная часть легких пулеметов? И нужно провести светомаскировку блиндажей, чтобы ночью не было ни одного огонька. На рассвете, от четырех до шести, всем быть в полной боевой готовности, не спать.

Я снова пошел по отделениям и передал приказ лейтенанта. Потом обошел часовых и проверил, знают ли они все главные точки на местности.

Мои люди проявили интерес к овладению пулеметом. Они рассматривали все, чтобы знать, что с чем и как взаимодействует. Я подивился их старанию.

Было уже за полночь. Пустой желудок давал о себе знать. Сегодня опять выдали лишь сухари и сваренные в сельтерской воде кубики овощей. Разносчики пищи ушли четыре часа назад.

Я бродил по позиции, осматривал местность и расстановку часовых.

В половине четвертого пришли наконец тяжело нагруженные разносчики пищи. Один нес жестяной ранец с водой. Другой — тяжелый мешок с хлебом.

— Где вы так долго пропадали?

— Поначалу мы заблудились, — рассмеялся Израель. — Потом ждали кухню, она еще не подошла, так как дорога обстреливалась. Она вообще не могла подойти раньше полуночи, потому как им невозможно пройти через высотку там, позади, пока не стемнеет. Ну, а оттуда до нас полтора часа ходу. Господин фельдфебель велел передать, чтобы на кухню ежедневно сообщали о количественном составе взводов, а то ему никогда не известно, кто ранен. Они вообще-то не знали, что мы потеряли так много людей. Потому отправили невесть сколько хлеба.

Пища по дороге остыла. Мы экономили сухой спирт и съели все, не подогрев. У нас были еще две гинденбургские горелки, но одна почти совсем прогорела.

Между тем было уже четыре часа. Я приказал застегнуть поясные ремни и пошел в другие отделения. Там либо позабыли приказ, либо не очень-то торопились. Пойти, что ли, к Шацу? Да, может, он и не знает о приказе. Я нашел их всех спящими. Разбудил Шаца и сказал ему об этом. Он нехотя поднялся, сел за стол. Но своих людей не разбудил. «Меня это не касается», — подумал я и пошел к часовым.

Медленно светало. Начала вырисовываться гора со своими двумя вершинами. Сзади загрохотала наша артиллерия. Снаряды с воем проносились над нами и падали там, вдали. Французская артиллерия молчала.

Я заметил небольшое возвышение шагах в тридцати от меня. Нельзя ли использовать его для установки там пулеметов? Я пошел туда и стал ложиться поочередно во все воронки, проверяя поле обстрела из них. Вдруг я услышал позади шаги.

— Доброе утро, Ренн! — сказал Ламм, держа руки за спиной. — Я только что был в твоих блиндажах и у часовых. Все в порядке. Но Шаца я пропесочил основательно.

Он слишком ленив, и даже не удосужился будить своих людей.