Я удивился: Ламм все время улыбался и держал руки за спиной, что было совсем не в его привычке.

— Слушай, — сказал он, — вчера был неподходящий момент… — Он рассмеялся и протянул мне пакет в газетной бумаге. — Ведь у тебя вчера был день рождения?

Я не сразу нашелся, что сказать.

— Откуда ты знаешь?

Он, улыбаясь, покачал головой:

— Угадай… Нет, не сможешь — слишком уж это просто. Я листал недавно список личного состава, наткнулся на тебя и взял себе на заметку. Да ты посмотри, что там.

Я развернул пакет. Сверху лежала пачка сигарет, а под ней книга «Похождения Симплиция Симплициссимуса»[6].

— Знакомо?

— Нет, никогда даже и не слышал.

— Так это как раз для тебя. Ты такой же вот… Ну, а сейчас время караула прошло. Я устал.

— Ренн! — услышал я чей-то голос.

Я проснулся. В блиндаж проникал только слабый свет с лестницы. Кто-то приближался ко мне. Снаружи доносились глухие разрывы.

— Что случилось?

— У нас уже трое раненых, и нас беспрерывно обстреливают.

Я быстро встал и побежал вверх по лестнице. Слева, над орудийным окопом Вейкерта, — крапп! крапп! — взмыли ввысь большие белые облака пыли.

— Где находились те трое, которых ранило?

— Один на посту у блиндажа, двое других — впереди у легкого пулемета.

— Какие посты сейчас на месте?

— Только один впереди.

— Вейкерт должен снять его! Мы поведем наблюдение отсюда вместо вас.

Посыльный нерешительно двинулся по лестнице. Но, высунувшись до уровня, на котором пролетали снаряды, бросился бежать, мелькая среди берез.

Я уселся на верху лестницы у входа в блиндаж. Правильно ли было снимать пост? Пожалуй, правильно. Но нужно доложить Ламму.

Я спустился вниз, разбудил Вольфа и послал его с донесением. Потом снова сел наверху. Усталость одолевала меня, я был вконец измучен. К тому же нестерпимо чесалась шея. Я стянул мундир и осмотрел воротник. Ничего не было. Но в галстуке был целый выводок молодых вшей. Я снимал их и выбрасывал. Этого еще не хватало! Я снял и рубашку. Ворот истерся. В расползающемся шве сидело еще несколько штук.

Снаружи светило солнце, но на лестнице было холодно. Я снова оделся. Кругом грохотало и гремело, клубы извести подымались в воздух. Я опустил глаза.

Раммс!

Я вскочил. Кажется, я чуть было не заснул. Теперь они, похоже, ведут огонь прямо сюда? Над головой в синем небе послышалось жужжание. Два маленьких аэроплана делали небольшие круги. При поворотах они серебрились. Дальше на стороне французов кружил большой аэроплан с широкими крыльями и хвостовым оперением, но без фюзеляжа. Это был французский корректировщик.

Тра-та-та-та! Пулеметная очередь в воздухе. Два немецких самолета шли косо один за другим прямо на маленькие серебристые аэропланы. Те взмыли. Потом один пошел вниз, преследуемый сзади. Белые разрывы шрапнели взметнулись ввысь с французской стороны и застыли в воздухе как белые барашки.

Вдруг я увидел, как один серебристый аэроплан начал падать — все быстрее, быстрее. Одно крыло оторвалось и закачалось в воздухе, как лист бумаги. Затем оторвалось и второе крыло. Аэроплан падал отвесно вниз, вверх хвостом — над ним змейкой вился дым. Он горел и упал где-то далеко в лесу.

Краммс!

Кусок известки задел мой левый рукав.

Прибежал Вейкерт.

— Наш блиндаж разрушен! — крикнул он.

— Где остальные?

— Не знаю. Наш пулемет выведен из строя!

Появился еще один.

— Раненые есть?

— Да, Штоль-Аугуст, но ранение легкое.

— Где остальные?

— Где-то здесь.

— Давай всех сюда!

Он выбежал.

Люди стали подходить. Только у двоих были винтовки. Все возбужденно говорили, перебивая друг друга.

— Весь блиндаж раздавило.

— Болтай больше! Я выбрался последним. Только две балки рухнули.

— Да нет, я же видел, как обрушился весь потолок.

«Что мне с ними делать?» — думал я.

Возвратился Вольф от Ламма.

— Господин лейтенант благодарит за сообщение. Он наблюдает сверху за происходящим здесь. Когда смотришь оттуда, сверху, то и вправду кажется, что здесь уже никого не должно быть в живых.

Я послал Израеля сообщить о новых потерях и о воздушном бое.

Оставаться с этими взбудораженными людьми я не мог — мне нужно было обдумать, что теперь предпринять. Поэтому я побежал к Зендигу. В его расположении пока было еще не так много попаданий. С лестницы его блиндажа можно было видеть Белую гору, которая тоже находилась под мощным обстрелом, но уже со стороны немецкой артиллерии. Около двух часов пополудни огонь там начал стихать. Тише стало и у нас.

Я вернулся в свой блиндаж, немного поел. Затем лег поспать. Люди Вейкерта перенесли сюда свои вещи и уже спали.

— Ренн! — услышал я голос Израеля. — Господин лейтенант сообщает, что сегодня вечером ожидается наступление французов. К пяти часам все должно быть в боевой готовности.

— Хорошо, — сказал я и попытался снова заснуть. Впрочем, может быть, следует заново перераспределить людей? Да и Вейкерту нужно выделить новый пулемет. Но у него осталось только шестеро людей.

Охваченный беспокойством, я встал и вышел. Белую гору обволакивало облако пыли, и там ничего нельзя было различить. Обе артиллерии вели мощный огонь. Наши аэропланы поднимались сзади и довольно низко пролетали над равниной. Позиции Ламма снова были под огнем.

Я пошел в разбитый блиндаж и нашел там семь ящиков с пулеметными лентами. Я взял два и послал принести остальные.

Краммс!

— Это какой-то особо тяжелый снаряд, — сказал Хартенштейн.

Люди Вейкерта, запыхавшись, притащили ящики с патронами.

— Они летят как раз сюда!

Ра-рамм!

— Черт подери! Это предназначалось нам!

Мы сидели и ждали. Было уже пять часов. Пока они так палят, в атаку они не пойдут.

Зендиг прислал доложить: его часовой впереди убит, и он выставил нового часового в более защищенное место.

— А ведь они, пожалуй, и отсюда нас выбьют! — сказал кто-то из отделения Вейкерта.

— Заткнись! — сказал Хартенштейн. — Кваканьем не поможешь!

Обстрел продолжался. Один раз блиндаж тряхнуло.

Через полтора часа все смолкло. Я вышел. Только где-то совсем далеко погромыхивали пушки.

Пришел посыльный от Ламма.

— С наступлением темноты вы должны перейти на новую позицию. Господин лейтенант будет ждать тебя наверху, вон там, где темнеют сосны.

— Так далеко впереди?

— Он сказал: чем дальше вперед, тем меньше артобстрел.

Когда стемнело, мы поднялись; позади нас длинной цепочкой потянулись пулеметчики. Мы прошли по вспаханному снарядами лугу и затем — краем леса вверх по склону. Неожиданно мы натолкнулись на проволоку — в этой тьме, в лесу ее совсем не было видно. Я думал, что проволоки всего несколько рядов, но дальше опять все время натыкался на нее; к тому же местами она была натянута, а местами лежала свободными петлями. Препятствие было около семи метров шириной. Я оставил людей, которые медленно продвигались с пулеметами позади, а сам с Израелем и Вольфом пошел вперед.

— Ренн! — тихо окликнули меня слева. Это был Ламм. Он стоял в покинутом расположении батареи.

— Я наблюдал сегодня сверху за огнем, который вели по вашим укрытиям, — шепотом сказал он. — Я испытывал адский страх. Сегодня здесь был господин полковник, и мы с ним обсуждали эту позицию. На первый взгляд занимать ее было бы, конечно, просто сумасшествием. Однако вполне очевидно, что она не будет обстреливаться. Но французы, разумеется, не должны подозревать, что мы здесь… Мы попросили соседнюю дивизию выдвинуть сторожевую заставу дальше вперед. Ты выясни, сделали ли они это. Больше я уже в таких делах никому не доверяю.

Наши орудия между тем вели равномерный огонь сзади, и снаряды, подвывая, проносились над нами. Их разрывы слышны были удивительно слабо, хотя они рвались не слишком далеко.