П. Топер

Объявили мобилизацию, и я стал ефрейтором. Поехать к матери я не успел и попрощался с ней в письме. А в день выступления получил ответ.

Я сунул письмо в бумажник и пошел в столовую, чтобы взять почтовой бумаги. По коридорам бегали люди. В столовой они толпились у стойки.

— Эй, Людвиг! — Цише, ухмыляясь, пододвинул мне рюмку водки.

— За первого русского!

Я чокнулся с ним.

Макс Домски, Сокровище, сидел на столе и болтал ногами. Он смотрел то на одного, то на другого и радовался.

Позади бородатый, толстый ефрейтор держал речь:

— Мы зададим этим собакам жару, будут помнить немцев! — Это его распалило: — Я знаю этот сброд! Не зря три года пробыл в Париже! Как завидят немецкого ландштурмиста, тут же дадут тягу!

Я купил почтовой бумаги и вышел. Сокровище побежал за мной. Я даже не взглянул на него.

— Ты что — не радуешься? — спросил он.

— Напротив! — сказал я холодно.

— Так почему не остался внизу?

— Не люблю болтовни!

Я умолк. Мне показалось, будто он хочет что-то сказать.

Мы вошли в нашу комнату, я сел на табурет и спросил:

— Ну, что у тебя?

Он уселся за стол и посмотрел на меня так, будто чего-то от меня ждал. Мой вопрос он вроде бы пропустил мимо ушей.

— Ты боишься войны? — спросил я.

— Так все же радуются.

Я задумался. Похоже, в мыслях у него сейчас все смешалось: война, опасность, смерть.

— Людвиг!

Я вздрогнул. Он ни разу еще не называл меня по имени.

— У меня нет отца. — Он сказал это смущенно, словно боялся жалости. Что мне было делать? Пожать ему руку? Но этот малый вовсе не казался слюнтяем.

— Макс, у тебя есть брат! — сказал я. И мне стало неловко.

Он очень спокойно поглядел на меня. Он понял меня! А ведь часто не понимал самых простых вещей.

Однако радости он не выказал. Ничего не сказал и стал готовиться к построению. Я надел на спину тяжелый ранец. Я и не ждал от него больше никаких слов. С грохотом ввалились несколько человек. Я еще раз сходил в клозет и сбежал по лестнице во двор. Я как-то весь ушел в себя. И мне казалось, что мои глаза словно сами по себе смотрят вокруг. Ноги двигались, ноша была тяжелой, но все это будто не имело ко мне никакого отношения.

Мы построились во дворе казармы. Позади нас запрягали возки. Лейтенант Фабиан пришел веселый; за его широкими плечами висел небольшой, лакированный черный ранец, похожий на школьный. Лейтенант стал перед нами и сказал:

— Мне не надо говорить вам речи. Мы же одна семья! И в нашей семье, слава богу, есть свое Сокровище!

Мы рассмеялись. Это хорошо сказано, подумал я; теперь и запасные сразу узнают, что у нас за лейтенант. Потому что почти все любили Сокровище, хотя и считали дурачком.

— Третья рота — смирно! По отделениям, правое плечо вперед, шагом марш! Стой! Рота, шагом марш!

Заиграла музыка. Литавры гремели у стен казармы. Я маршировал в переднем отделении. Перед воротами казармы толпился народ — нам дали дорогу.

— Эмиль, не подкачай! — крикнул кто-то.

— Ура! — орали мальчишки.

— Как в тысяча восемьсот семидесятом году! — услышал я негромкий голос и увидел какого-то старого господина: на меня глянули приветливые серые глаза. — Тогда я тоже так выступал, — сказал он мне, но я уже шагал дальше, и передо мной были другие люди.

Букетик гвоздик упал мне на грудь. Я еле успел поймать его и обернулся. На краю мостовой стояла девушка в низко надвинутой шляпе и улыбалась мне.

Раскрытые светлые зонтики, под зонтиками — дамы в больших шляпах. Вдруг справа я увидел своего дядю — он возвышался над толпой. Дядя размахивал шляпой и улыбался, глядя на меня. Я не знал, как надо отвечать на его приветствие, и смутился. Но мне было радостно.

«Вромм, вромм, вромм» — гремели литавры под железнодорожным мостом, а позади отдавалось — «Вумм, вумм, вумм».

Мы подошли к платформам товарной станции, сложили поклажу и стали ждать. Какие-то дамы расхаживали с корзинами, украшенными цветами, и раздавали булочки и шоколад.

Медленно подкатил поезд. Товарный состав, из раздвижных дверей торчали березовые ветки. Для офицеров прицепили пассажирский вагон третьего класса. На стенах вагонов были надписи и рисунки мелом — маленькие человечки с большими головами в французских кепи.

Протрубили сигнал.

— Третья рота, взять вещи и винтовки! По вагонам! Все толкались, чтоб войти первыми и занять хорошие места. В вагонах стояли скамьи без спинок. Я не торопился. Лейтенанты сновали вдоль поезда. Кто-то громко кричал из вагона. Медленно подкатил паровоз, из трубы черными клубами валил дым. Опять крикнул кто-то. Я вздрогнул. Не меня ли звал Сокровище уже в который раз?

Он высунул голову из вагона.

— Для тебя есть место! — Он подался назад и заспорил с кем-то. Видно, всякий раз, когда он звал меня, там пытались занять это место.

— Ну! — заорал лейтенант. — Долго еще будем канителиться?

Сокровище занял для меня место слева у стенки, поэтому я мог прислониться к ней, но зато ничего не видел сквозь проем двери.

Снаружи кричали всякое. Раздался гудок паровоза, и поезд медленно тронулся с места. Куда мы ехали? «В Россию», — сказал кто-то. А какая она — Россия? Здесь вот светит солнце. Россия рисовалась мне серой глухоманью.

— На запад едем! — крикнул кто-то, стоявший у раздвинутой двери. — Только что повернули. Едем в Париж!

— Урра! Уррааа! — доносились снаружи детские голоса.

У двери под стук колес запели: «Германия, Германия превыше всего». Остальные подхватили. В соседнем вагоне пели неторопливо и уныло:

Снова дети кричали «ура», и им снова отвечали песней. Солнце окрасило багрянцем лица стоявших у двери. Я видел, как смеялся Цише, сверкая белыми зубами, простодушно радуясь всему, что происходит.

Потом быстро стемнело. В вагоне было жарко от солнца, весь день накалявшего крышу. Поезд замедлил ход и остановился.

Луч света упал на правую стенку вагона.

— Выходить, раздача пищи!

В вагоне зашевелились, проснулись, встали. Искали в темноте котелки и ложки. Ярко вспыхивали электрические фонарики. Мы перелезли через скамейки, построились снаружи, и нас повели в большой деревянный барак. Карбидные лампы стояли на столах из свежесрубленного дерева. За прилавком дамы раздавали говядину с лапшой. Какой-то древний старик в форме полковника бродил взад и вперед. Белые космы свисали из-под плоской фуражки на толстые погоны.

И снова в путь. Равномерно стучали колеса. От двери потянуло холодком. Сокровище совсем навалился на меня. Кончилось тем, что голова его ударилась о мои колени. Тут он очнулся, а потом снова начал валиться на меня. Мне же не спалось. И не думалось ни о чем. Но на душе было неспокойно.

Я пробудился с чувством тревоги. Кто-то толкал меня в спину.