— Пропусти-ка! Сейчас пузырь лопнет!
Я потянул Сокровище к себе. Он не проснулся. Тому парню пришлось будить одного за другим. Когда он возвратился, почти все уже опять заснули, и пришлось их будить еще раз. Было темно и порядком холодно. И как-то неспокойно вокруг.
Я снова проснулся. Светало. Сокровище еще спал. Вид у него был неопрятный, жалкий. Кое-кто уже потягивался, зевал.
Стало еще прохладней, хотя выглянуло солнце. Сокровище проснулся и сонно улыбнулся мне.
— Хочется есть, — сказал он, полез под скамейку за ранцем и ударился головой о сидящего впереди.
— Дайте человеку поспать, — заворчал тот, проснулся и тоже принялся за еду.
Поезд остановился.
— Выходи получать кофе!
— Ну вот, можно снова размять ноги!
Мы вышли, стали потягиваться и пробежались немного. На открытой платформе дымила наша полевая кухня. Повара в шинелях разливали половниками кофе в котелки.
Двинулись дальше. Порой я что-то видел: мелькающие деревья или дома. Я попробовал было встать. Но кругом на полу валялись вещи, и некуда было ступить.
Снаружи дети кричали «ура». Мы пели. Кто-то играл в скат[2], держа карты на коленях.
Наступил вечер, потом ночь. Скамья становилась все тверже. Я, скособочившись, привалился к стенке.
— Гляньте, Рейн!
Начали проталкиваться к двери. Я тоже толкнулся было, но оставил эту затею. В соседнем вагоне уже пели «Вахту на Рейне». Разве я не рад, что понюхаю пороху? Это же какая-то разрядка. Плохо тем, чья молодость пройдет без этого!
Я закурил. Ночь тянулась бесконечно. Я был прижат боком к трясущейся стенке вагона и все пытался усесться получше. Но при каждой моей попытке Сокровище валился вперед, и я с трудом, кое-как снова усаживал его. Я часто просыпался — ломило бок. Ударялся обо что-то головой. Оказывалось — о голову Сокровища, который все тыкался мне в колени.
Наутро я поменялся с ним местами, чтобы устроиться как-то по-другому. Снаружи опять светило солнце.
Сидевшие у дверей рассказывали о том, что им оттуда было видно. Проезжали виноградники и руины замков. Я вскоре снова уснул и проснулся уже только к обеду.
Какими все выглядели грязными и небритыми! Но они были вроде довольны…
На одной из станций раздали обед. И мы поехали дальше. От дверей сообщили, что мы едем по узкой лесной долине.
Поезд стал.
— Выходить из вагонов!
Мы полезли через скамейки наружу. Станционное здание и ряд небольших домишек. А по другую сторону — лесистый склон горы. От сидения тело одеревенело. Стали складывать вещи.
— Где это мы? — спросил я у Цише.
Он только засмеялся.
— Сейчас проверим, — очень четко сказал пожилой унтер-офицер. Должно быть, он был учителем. — У меня есть карта. Думается, мы находимся где-то здесь.
Вероятно, его карта была вырвана из школьного атласа и оказалась не совсем точной. Но я понял все же, что от Франции мы далеко.
Между тем полевые кухни и повозки сняли с платформ и поставили на перрон. Мы выступили, не дожидаясь, когда они будут на ходу. Шли вдоль ручья. Солнце еще палило. После долгого сидения маршировать было приятно. Через полтора часа мы пришли в деревню. У околицы нас ожидали квартирьеры.
— Первый взвод сюда, в амбар!
— Но тут мало соломы!
— Они говорят, что у них сейчас ее нет.
Мы сняли поклажу и снова вышли на улицу. Все были веселы и купили вина — оно стоило здесь недорого. Мы с Цише уселись на козлы повозки, стоявшей за нашим амбаром. Уже светила луна. От ручья тянуло влагой. Мы прогулялись еще немного в этой светлой ночи. Все уже храпели, когда мы вернулись и стали ощупью устраиваться на ночлег.
Марши
На следующий день начались марши. Погода стояла жаркая, а мы к тому же еще не привыкли к горам. В первые дни кое-кто оставался лежать на дороге, в тени рябины, в расстегнутом мундире, с носовым платком на голове. Потом все попривыкли. Мы одолели несколько горных перевалов и спустились в глубокую долину. Оттуда, из березняка, дорога пошла круто вверх. Уже на спуске с перевала стало видно, что деревня, к которой мы направлялись, расположена еще выше, на самой высокой вершине. Первые переходы были короткими. Сегодня от нас ждали большего.
Нам приходилось часто отдыхать. Солнце испепеляло зноем долину, откуда мы уже несколько часов лезли вверх. Наконец мы вышли на плоскогорье. Дорога повернула вправо. Там, распластавшись на вершине, лежала деревушка. Пушки и повозки со снарядами стояли на дороге.
Мы свернули на луг и разбили палатки. Солнце все еще жгло. Мы разоблачились донага, развесили промокшие от пота шмотки и улеглись в палатках. Я не спал. Было слишком жарко. Сквозь брезент проникал коричневатый свет. Так я лежал, пожалуй, с час.
Пришла походная кухня!
Мы натянули штаны и принесли еду и кофе.
Позже я сидел с Цише и Сокровищем на откосе, откуда была видна долина, а за ней цепи гор. На душе у меня было легко и спокойно. Вверх по горам ползли тени. Сумерки вокруг нас сгущались. А на вершинах было еще светло.
Вдруг до нас долетел странный бурчащий звук, вроде как далекая барабанная дробь; он все нарастал. А потом в него вклинился другой — трубный! Многие выскочили из палаток и побежали в деревню. Цише тоже побежал. Похоже, играл наш полковой оркестр.
Мы продвигались к бельгийской границе. Я не брился с начала выступления, и подбородок у меня оброс бородой, светлой, мягкой и почти прозрачной. Мне она казалась довольно хилой. Кое-кто у нас решил не бриться до окончания войны. Я бы охотно побрился, да думал так: может, потом долгое время будет не до того и придется бороду оставить, а тогда другие быстро обскачут меня с бородой.
Как-то днем на привале офицеры сидели у дороги под развесистым деревом. Кто-то играл в скат. Наш тощий капитан, — его все ненавидели, — сидел на траве, а здоровенный, толстый лейтенант Фабиан орудовал машинкой для стрижки волос и уже обкорнал одну сторону головы капитана. При этом он проделывал руками что-то невообразимое и щелкал машинкой.
— Теперь, господин капитан, покорнейше прошу мне повиноваться! — воскликнул он. — Иначе, с вашего позволения, я оставлю господина капитана в таком вот виде.
— Готов служить!
— Я постригу господина капитана лишь в том случае, если господин капитан исполнит мою покорнейшую просьбу!
— Дарю половину моего королевства!
— Покорнейше прошу господина капитана не шутить!
— Так чего вы хотите?
— Надо подумать.
— Этого еще не хватало! Если вы ни до чего не додумаетесь, то прикажете мне оставаться так?
— Господин капитан должен дать бедному лейтенанту время на размышление.
Но тут вдруг запищали флейты и где-то совсем рядом ударили в барабаны. Лейтенант вскочил и закричал:
— Вот идет второй батальон! — И убежал с машинкой для стрижки волос.
Капитан сидел в траве и ругался:
— Мошенник! Ставлю вам бутылку шампанского! Не слышит, мерзавец!
Наш командир батальона сидел рядом, и его трясло от смеха.
Мы подошли к бельгийской границе и остановились. Пронесся слух, что дорога перерыта и сооружены заграждения.
Мы двинулись дальше. Таможня. Потом дорожный указатель с надписью по-французски.
— Где же они перерыли дорогу? — нетерпеливо спросил я.
— А ты по ней топаешь! — засмеялся Цише.
Как, и это все? Вывернули пару камней из мостовой! На обочине остались пни высотой в один метр, а срубленные деревья — ели — лежали на лугу — ровные, высокие, прямые, я таких сроду не видывал. Так вот чем они перегородили дорогу? Мне стало жаль красивых деревьев.
С телеграфных столбов свисали оборванные провода — это чтобы лишить нас телефонной связи. Справа был небольшой дом. Мужчина в надвинутой на глаза шапке стоял в дверях, прислонившись к притолоке, и глядел на нас. С ненавистью. Зачем нужно ненавидеть друг друга, даже если друг против друга воюешь?
