— Здесь, верно, была конная станция, — сказал Вольф. — А вон смотри…

Он показал рукой на дерево. На толстом суку висела лошадь невиданной худобы — кожа да кости. Что же это был за снаряд, который забросил туда лошадь целиком!

Шшш-кремм! — по руинам.

Мы поспешили дальше.

Сторожевую заставу соседней дивизии мы нашли в тридцати шагах от главной траншеи, в одном из окопов, ведущих вперед. Здесь, как мне показалось, царил полный хаос.

Они находились тут уже три дня, а начальник сторожевой заставы не знал ни нашего расположения, ни линии расположения своей дивизии.

Мы повернули назад, зашагали напрямик через поле, и уже вскоре увидели наш березовый лес.

Занималась заря. Перед блиндажом Хартенштейна стояли человек десять с двумя тяжелыми пулеметами.

Навстречу бежал взбудораженный Израель.

— Господин лейтенант выслал тебе целый взвод пулеметчиков, велел передать привет и сказать, что НЗ можно съесть.

— Да где же я всех размещу? У нас только один свободный блиндаж. Но в нем двое убитых.

— Мы их выкинем, — сказал сержант — начальник пулеметчиков.

— Господин лейтенант идет! — крикнул Израель.

— Здравствуй, Ренн! — сказал Ламм и подал мне руку. — Я должен срочно поговорить с тобой и сержантом Шацем.

Он повел нас вперед и стал осматривать местность, которая теперь начала вырисовываться в предрассветной мгле. Мы находились на небольшом возвышении в середине низины. Справа — широкая гора с двумя плоскими вершинами. Они отливали удивительным бело-голубым светом.

— Это Белая гора, за которую уже несколько дней ведется бой. Опасность подстерегает вас и оттуда, и с их переднего края. Ваше расположение хорошее, но оно подобно одинокому острову. Это самое уязвимое место во всей дивизии. Достаточно ли уверенно ты чувствуешь себя здесь?

— Да, у меня три отделения, два тяжелых и пять легких пулеметов. На легкие пулеметы я выделил троих.

— Тебе, выходит, не хватает пулеметчиков?

— Да, всего только четверо. Но может быть, сержант поможет обучить остальных основным приемам стрельбы?

Ламм посмотрел на меня, что-то прикидывая.

— Сержант Шац, возьмите и наши пулеметы и выставьте своих часовых! Хотя вы и старше по службе, но во время боя будете подчиняться унтер-офицеру Ренну.

Он ушел вместе со своим связным.

Совсем рассвело. Я вошел в блиндаж. Израель вскрыл банку говяжьих консервов для нас двоих и разогревал ее в котелке над горящим сухим спиртом. Мы накрошили туда сухарей, они размокли, и мы поели.

Израель был скрипичным мастером; у него блестящие, карие глаза. Вольф — степенный, молчаливый, с туповатыми голубыми, воловьими глазами, но отнюдь не глупый — был рабочим. Он обычно сидел в углу, слушал живую болтовню Израеля и время от времени вставлял что-нибудь весомое. Ему едва сравнялось девятнадцать лет; он был высокий, стройный и очень следил за своим мундиром и руками.

Мы легли спать.

Я проснулся около полудня. Очень хотелось есть. Вообще-то сегодня был день моего рождения.

— Послушай, — обратился я к Хартенштейну, — не могли бы мы послать патруль туда, где вы вчера нашли сухари?

— Можно послать Кеттнера и еще кого-нибудь. Он очень ловок — особенно при ловле вшей: только сунет руку под мундир и готово — поймал.

Сидевший рядом Кеттнер рассмеялся:

— Да, это как раз по мне! Только лучше я пойду один.

Я вышел и осмотрелся. Блиндаж с развороченным накатом был скорее всего взорванным складом боеприпасов. Разбросанные повсюду на большом расстоянии от блиндажа снаряды были около пятидесяти сантиметров длиной. Знать бы, таят ли они еще в себе опасность! По крайней мере, впереди возле покосившегося орудия, где сейчас на посту стоял Бранд, снарядов не было.

— Знаешь, где расположены наши посты сторожевого охранения? — спросил я его.

— Нет. — Он с испугом посмотрел на меня. Казалось, он еще не пришел в себя после вчерашнего ураганного огня.

— Видишь там, слева, место, куда попал снаряд? Там находится командир роты с остальными двумя взводами. Дальше — большой разрыв до нашего расположения, а там, справа позади нас, — следующая сторожевая застава соседней дивизии.

Сказал и сам испугался. Если французы пойдут здесь в атаку по широкой дуге, эту атаку придется отражать нам одним. В этом случае один часовой не сможет одновременно и стрелять, и подавать сигнал тревоги. Нужно выставить еще пост тревоги.

Я пошел дальше направо. В следующем орудийном окопе стоял только один тяжелый пулемет и около него один часовой. А ведь здесь разместилось тридцать пять человек в двух блиндажах. Я пошел в блиндаж Зендига, в котором кроме него лежали пулеметчики.

— Почему там, наверху, нет ни одного из ваших пулеметчиков?

— Нам никто ничего не сказал.

— Разве здесь не было сержанта Шаца, и он не указал вам ваши места?

Они тупо уставились на меня. Меня разобрала злость.

— Зендиг, поставь еще часового тут же наверху для подъема по тревоге в обоих блиндажах. Всем нам нужно попытаться, пока все тихо, получить инструктаж по обращению с пулеметом. Для чего, собственно, они нам даны?

— А как сегодня будет с питанием? Мы уже три дня ничего толком не получали, а НЗ съеден.

— Я уже послал людей. Скажу вам, когда что-нибудь получу.

С грохотом разорвался снаряд.

— Опять наяривает, сволочь! — выругался Зендиг.

Я вышел из блиндажа. Снаряд разорвался недалеко от сторожевого охранения. Там еще не рассеялся дым.

Что сказать Шацу? Придется с ним крупно поговорить.

Я пошел в следующий блиндаж. Шац играл в скат с двумя пулеметчиками.

— Вы, кажется, еще не сказали моим пулеметчикам, что они в вашем подчинении?

Он поглядел на меня искоса — высокомерно и в то же время трусливо:

— Нам нужно обсудить наши действия, — сказал я. — Как вы думаете, куда следует поставить легкие пулеметы на случай нападения?

— Тут же наверху, — ответил он равнодушно и дал карту.

— Что? Все пять пулеметов на полосе шириной в неполных шесть метров? — Я почувствовал, что бледнею от злости.

— Ну, если хотите, можете поставить их еще куда-нибудь.

Я не нашелся, что ему ответить. Что мне оставалось делать? Идти и приказывать так, как я считаю нужным? Но что тогда скажет Ламм?

— Вы можете выделить кого-нибудь в мое распоряжение, кто проинструктировал бы моих людей, как обращаться с пулеметом?

— Да. Козырь! — Он с треском хлопнул картой по столу.

— Кого? — спросил я. От злости у меня тряслись колени.

— Ну, хоть ефрейтора Янецкого.

— Так я возьму его.

— Делайте, что хотите!

— Да, я так и сделаю! — рявкнул я и вышел; сердце у меня колотилось. Они засмеялись мне вслед.

Я собрал командиров отделений и пулеметные расчеты и определил вместе с ними пункты, где они должны находиться во время атаки французов.

— У нас здесь самая опасная точка на всем участке дивизии. К сожалению, пулеметчики станковых пулеметов не понимают этого.

— Этот Шац — настоящая скотина, — сказал Хартенштейн. — Я слышал однажды, как его разносил ротный.

— Я попросил его, чтобы он выделил нам кого-нибудь для инструктажа. Но думаю, ждать этого напрасно. И все же мы должны научиться обслуживать пулеметы. Возьмите каждый по легкому пулемету в блиндаж и пусть обученные покажут вам самые необходимые приемы!

— Да я уже давно хотел этому научиться, — сказал Вейкерт. Остальные согласно кивнули.

Между тем справа на Белой горе рвались тяжелые снаряды. Весь правый склон был покрыт серовато-белым облаком дыма. Вдоль всей траншеи позади нас также поднимались облака разрывов. Французы снова вели мощный обстрел крутого склона слева вверху, где мы находились вчера, только дым там был темнее, верно, в лесу была другая почва.

— Нам нужно быть начеку, — сказал я. — Если французы пройдут в лес, что впереди нас, то они смогут обойти с флангов другие взводы и зайти им в тыл.

— Разрыв между расположениями чертовски велик! — сказал Вейкерт, глядя туда широко раскрытыми глазами.