И уснул.

Я очнулся. Кто-то спрашивал меня, не могу ли я встать. В ногах у меня стоял санитар и смотрел на меня сверху вниз.

— Могу, — сказал я и приподнялся.

Он показал на стол справа в глубине комнаты.

— Там завтрак, — сказал он.

Я встал и как-то странно легко пошел туда.

За столом сидело несколько человек — все грязные, бледные. Я сел на табурет. Некоторые переговаривались между собой. Их разговор раздражал меня.

Перед нами поставили кружки с горячим, жидким кофе… И к нему — ломоть хлеба. Я был голоден, но кусок не лез мне в горло. Я вскоре встал. На стене висело зеркало. Я робко взглянул в него и испугался. Я увидел белое пятно и на нем два темных глаза.

Вечером меня погрузили в санитарную машину. Для этого мне пришлось лечь на носилки, и меня укрыли тонким одеялом. Затем носилки подняли и задвинули наверх в темный кузов машины. Подо мной уже лежали двое. Потом справа от меня задвинули еще носилки с человеком. Задний борт машины захлопнули и заперли. Сквозь щель пробивался тусклый свет.

Завели мотор. Он затарахтел. Впереди сели в кабину. Машина резко взяла с места и покатила, гудя мотором и раскачиваясь. Туго натянутое полотнище носилок подбросило меня вверх, и я тяжело плюхнулся раненой рукой на брусья носилок. И тут же меня снова подбросило. Как видно, дорога была сильно разбита. Хоть бы рессоры не были такими упругими! Меня мотало из стороны в сторону. Я попытался упереться свободной рукой в потолок.

Для этого надо было напрячься, и стало еще больнее. Перевернуться на бок я не мог — пришлось бы тогда лечь на здоровую руку и нечем было бы держаться. Меня продолжало мотать и подбрасывать, и я, смирившись, закрыл глаза. Вдруг мне показалось, что я могу упасть. Под тонким одеялом было холодно. Я ощущал свои пузыри, как гусиную кожу. Машина повернула — раз, другой, потом снова пошла прямо. Громыхали повозки. Мимо шли, увязая в грязи, колонны пехотинцев. Началась тряска — пошла мощеная дорога.

Остановились. Голоса. Загремел замок, и откинулся задний борт. Дневной свет. Нижние носилки вытащили. Меня пробирал озноб.

Мои носилки тоже вытащили. Я увидел дом. Небо, хотя и хмурое, слепило глаза. Меня понесли ногами вперед вверх по лестнице. Это меня немного развеселило. Внесли в большую, светлую комнату с кроватями.

Медицинская сестра улыбалась мне сверху вниз:

— Можете сами встать?

Я откинул одеяло и поднялся. Она повела меня к белой постели. Я расстегнул мундир — там, где он был еще застегнут. Потом снял сапоги; они были очень грязные, все в глине. Мне стало совестно, и я быстро залез под одеяло.

— Там, на передовой, было совсем плохо?

— Нет… впрочем, пожалуй, да.

Она улыбнулась и отошла, к другому, которого только что внесли.

Холод пробирал меня до костей. Снова вернулся страх. И тупая, тягучая тоска, обволакивающая сознание, как пелена. Мои пузыри раздувались все больше и больше.

Через некоторое время тоска отпустила. Рядом на кровати справа раненый стонал, раскачиваясь из стороны в сторону. У него было круглое, красное лицо. К нему подошла сестра.

— Мы скоро протрем вам еще раз спину эфиром. А сейчас, если вам хочется, можно поесть.

Она пощупала ему лоб. Потом обернулась ко мне:

— Боли есть?

— Нет, только голод! — Мне вдруг стало очень весело.

На следующий день меня снова погрузили в машину и отвезли на вокзал, а там перенесли на носилках в низкий вагон с множеством маленьких окон.

Поезд тронулся. Каждый стук колес отдавался в моей ране. И снова пришел страх и жуткая, тягучая тоска.

Сколько дней мы ехали, я не знаю. Иногда я вставал просто для того, чтобы меньше бередило рану. Я попросил разрешения одну ночь провести сидя. Но сестра не разрешила, да я бы и не смог. У меня поднялась температура, и я часто выходил по нужде. Мне казалось, что сестра озабочена моим состоянием. Жуткое чувство тупой, тягучей тоски неумолимо возвращалось снова и снова. Тело чесалось. Должно быть, вши. Но что можно было с этим поделать? Я думал в отчаянии: неужели это ощущение будет теперь возвращаться всегда, и я так и не избавлюсь от него? Но оно проходило, и я снова чувствовал себя счастливым.

Ночь. Наш поезд остановился. Я уже не следил за остановками.

Вошли санитары и подняли мои носилки. Они выносили меня осторожно, но я боялся. Понесли через рельсы. Когда они спотыкались, было нестерпимо больно. Подошли к большому строению, похожему на склад. Прошли, вдоль него. Что они будут со мной делать? Поднялись по ступенькам. Белые коридоры.

— Сюда! — услышал я голос какой-то старой женщины. Она стояла в дверях, сложив руки на животе, и добрым взглядом смотрела на меня из-под белого, накрахмаленного чепца.

Меня внесли в палату с двумя рядами кроватей. Монашенка заботливо помогла мне встать. Я дрожал всем телом. Зубы стучали.

— У меня вши, — сказал я с отчаянием.

— Мы быстро от них избавимся, — улыбнулась она. — Они не любят, где чисто.

Она уложила меня в постель и накрыла. Меня трясло, и я не мог унять дрожь.

Монашенка принесла таз, спустила мои ноги с кровати и начала мыть их теплой водой.

— У вас жар? — спросила она. Говор у нее был немножко в нос, но голос приятный.

— Да, мне кажется, — произнес я, заикаясь.

— Мы сейчас же покажем вас врачу. У нас очень хороший врач. Он работает без устали с утра и до ночи.

Она уложила мои ноги под одеяло.

Санитар прикатил плоскую тележку на резиновом ходу. Я должен был взгромоздиться на нее. Он ввез меня в тесное помещение. Зажужжало, и мы поехали вниз.

Санитар вкатил меня в палату, где были раковины и много инструментов, посадил на стол, обтянутый белым материалом, и снял с меня рубашку. На бедра он накинул простыню, чтобы я не сидел совсем нагишом. Затем снял повязку с груди и плеча. Я дрожал, у меня стучали зубы.

— Рана нагноилась!

Кто-то беспокойно ходил за моей спиной взад и вперед, потом остановился и, видимо, наблюдал за мной. Это не мог быть врач. Этот человек был испуган. Он снова стал ходить взад и вперед, снова остановился и снова сделал несколько шагов, страшно чем-то обеспокоенный. Мои зубы отчаянно стучали. Хоть бы уж он не наблюдал за мной!

Санитар смотал повязку и бросил ее в ведро. Она промокла почти насквозь. Неужто все это гной?

Дверь резко отворилась.

— Доктор Занд!

— Линдкамп, — тихо произнес низкий, глухой голос.

— Вы не ранены, господин капитан?

— Нет, я болен.

— Но у вас нет направления из полевого госпиталя.

— Меня сюда не направляли.

— В таком случае мы не имеем права принять вас, господин капитан.

У меня совсем замерзла грудь и спина.

— Что же мне делать, — пробормотал капитан.

— Мы можем оставить вас здесь, но лишь до тех пор, пока ваша кровать не потребуется другому. Кроме того, мы должны доложить об этом.

— Это ваша обязанность, — пробормотал капитан.

Быстрые шаги в мою сторону. Человек в белом халате еще молод.

— Что у вас? Где инструменты, сестра?

Сзади меня загремели инструментами. Я невольно сжался в комок.

— Сильно болело?

— Нет, господин доктор, — ответил я, запинаясь.

В дверь вошел кто-то еще.

Рану промыли ваткой, смоченной чем-то холодным. Я пытался взять себя в руки и перестать дрожать. Но зубы опять застучали. Даже с этим мне уже не справиться! Я начал судорожно плакать. Меня бил озноб.

— Теперь быстро перевязать и в постель! — сказал врач и положил на мою рану что-то широкое и мягкое.

Санитар обмотал мне грудь широким бинтом, шепнув при этом:

— Не бойтесь!

Он повез меня в коридор. Какой-то невысокого роста офицер смотрел на меня с состраданием. Я не мог видеть, какие знаки различия у него на погонах, но догадывался, что это был капитан.

— Вам очень больно?

— Нет, господин капитан… Мне только холодно… — Я едва мог говорить, так меня трясло.

Он посмотрел в сторону и неожиданно смущенно поклонился: