— Да не в том цель моего вопроса. — Дорофей счищал пальцем шелушинки на своем носу. — Что мы построим — это я тоже знаю. А как в нем жить будем? Вот что я хочу знать…

— Ишь ты, какой вопрос придумал! — Прохор опять взглядом просил у Ирины сочувствия. — А зачем тебе об этом знать?

— Хочу заранее все уяснить.

— Отвечу… Жить будем хорошо, — это же ясно!

— А разве мы зараз плохо живем?

— Неплохо, а что ж из этого? Люди хотят жить еще лучше.

— А как это «еще лучше»? — допытывался Дорофей. — Я думаю, думаю, а придумать не могу.

— Пойди лектора послушай.

— Слушал… А лектор тоже говорит, что надо строить новую жизнь, а какой эта наша жизнь будет на практике — не говорит… А я хочу знать: как мы тогда жить будем?

— И чего ты пристал: жить да жить! — Прохор не мог скрыть своего недовольства такими назойливыми вопросами. — Тебе же сказано, что жить будем самым наилучшим образом — чего ж еще? И чему вас там в комсомоле учат…

— Прохор Афанасьевич, — заговорила Ирина, — а вы расскажите Дорофею о технике. Помните, Грачев рассказывал…

— А что кучер смыслит в технике? Ему кнут да вожжу давай… При коммунизме, Дорофей, все будут делать машины… А ты технику изучаешь? Молчишь? А разные вопросы задаешь…

Прохор умолк и, склонившись на бок, стал смотреть на серую бровку дороги. Дорофей, оставшись недовольным ответом, больше не спрашивал; он поудобнее уселся на козлах, натянул вожжи, показал кнут, присвистнул, и тачанка закачалась на рессорах.

Перед ними, немного правее от дороги, вырос всем хорошо известный Качкачев курган, — старик чуял зиму и уже покрылся седым ковылем и толстым слоем слежавшейся травы. Этот высокий могильник с лысой и плоской, как стол, вершиной, издавна служил обозначением границы между землями станиц Усть-Невинской и Родниковской, и к его подножию подходили лишь пастухи, да и то редко. Теперь же возле Качкачева кургана собралось много народу, — мужчины были кто в бурке и в башлыке, кто в потертой армейской шинели и в кубанке с синим или красным верхом; женщины в полушубках и в ватниках, повязанных белыми теплыми шалями; стояли машины, тут и грузовые и легковые, тачанки, линейки, разномастные лошади под седлами, — все это напоминало собой лагерь какой-нибудь экспедиции.

— А сколько людей! Да верховые! — первым нарушил молчание Дорофей. — Дядя Прохор, а что они такое делают?

— Ага! Опять — дядя Прохор? — переспросил Прохор. — Знать, без Прохора ничего не смыслишь? А Прохор все знает, и могу тебе в точности ответить: это агрономы со всего района степь планируют… Понятно?

— А для чего же ее планировать? — спрашивал Дорофей, любуясь лагерем.

— А для того, чтоб вся степь имела севооборот… И еще… лесные полосы от ветров.

Библиотека колхоза «Красный кавалерист» находилась в доме правления на первом этаже — рядом с комнатой партбюро. Ее книжный фонд еще не исчислялся десятками тысяч томов, она существовала всего только второй год, и в ней пока что были собраны лишь последние новинки, — это были книги и брошюры, большей частью написанные и изданные уже после войны, и если бы потребовалось какое-нибудь образное сравнение, то можно было смело сказать: колхозная библиотека была такая же молодая, как и ее хозяйка Лида Чебанюк, девушка собой миловидная, но до крайности скромная; она недавно приехала в свой колхоз с дипломом Ессентукского библиотечного техникума.

Лида Чебанюк любила книги особенной, я бы сказал — чисто профессиональной любовью, ибо испытывала наслаждение и удовольствие не столько в самом чтении книг, сколько в том, чтобы подержать их в руках, прочитать вслух фамилию автора, посмотреть год издания и выходные данные — кто редактор, в какой типографии отпечатана, какой тираж; затем записать на титуле инвентарный номер, поставить на полку именно в том месте, где этой книге и надлежало стоять; выдать читателю, а потом принять от читателя, при этом спросить у него — нравится ли ему эта книга или не нравится, и ответ записать в тетрадь…

Лиде казалось, что быть библиотекарем суждено далеко не каждому, а тем более в своем колхозе, где и ты всех знаешь, и тебя все знают с детских лет, и теперь приходят за книгами, смотрят на тебя с чувством глубокого уважения и, наверное, думают: «Вот тебе и Лидочка Чебанюк, все мы ее помним, — была такая щупленькая девчушка, а погляди ты на нее, как здорово книгами ворочает, сколько у нее этих книг, и все она читала…»

В этот день первым в библиотеку вошел Антон Антонович Бородулин, и Лида улыбнулась ему. А почему улыбнулась? Да потому, что знала Антона Антоновича очень хорошо, еще с тех пор, как однажды зимой она шла из школы, а дядя Антон тащил салазки. Лида не хотела, а он силой посадил ее в салазки и привез прямо ко двору.

У порога Антон Антонович снял запотевшее пенсне, и Лида заметила на переносье вдавленный синеватый след. «Там, наверное, и мозоль выросла», — подумала она, и ее большие серые глаза смеялись…

Антон Антонович принес книгу «Алитет уходит в горы», тут же, не дожидаясь расспросов, высказал о ней самый похвальный отзыв, даже изъявил желание побывать на Севере. Он охотно разговаривал и был учтиво-любезен, сказал, что ему хочется почитать что-нибудь увлекательное, и выбрал «Остров сокровищ». Затем, собираясь уходить, не спеша и старательно протер платочном стеклышки, поднес их к глазам, и они тотчас цепко прилипли к переносью…

Вторым посетителем был Игнат Савельевич Хворостянкин. Он вошел твердым и смелым шагом, — так обычно входил в свой кабинет или в кладовую. Придирчиво-строгим взглядом посмотрел на полки и на шкафы с книгами, как бы хотел убедиться, все ли здесь стоит на месте; так же строго осмотрел стены, как будто желал узнать, правильно ли развешаны плакаты и портреты…

Лиду удивило не то, что Игнат Савельевич так внимательно все осматривал, и не то, что председатель впервые появился в библиотеке, а то, что пришел он так рано и принес две книги.

«Книги из библиотеки — это я вижу, но как они к нему попали?» — думала Лида и все же встретила Хворостянкина своей девичье-скромной улыбкой.

— Лидия Борисовна, — начал Хворостянкин, задумчиво поглаживая усы, — как оно работается? Может, есть какие жалобы? Или нужна помощь?

— Все хорошо, Игнат Савельевич, — отвечала Лида, — жалоб никаких нет.

— Добре, добре… А может, литературы маловато?

— Да, это верно, книг у нас еще мало.

— А можно сделать так, что их будет больше?..

— Если бы правление помогло.

— Напиши мне лично. — Хворостянкин помолчал, пожевал кончик уса. — Напиши просьбу лично на мое имя — поможем. Есть у нас кое-какой фонд… Тебя командируем в Ставрополь — закупишь книги. Без книг нынче жить нельзя.

— Это верно, Игнат Савельевич, — отвечала Лида, и ее большие серые глаза блестели от счастья. — В техникуме директор нам всегда говорил, что увеличение книжного фонда…

— Меня тот директор хотя и не обучал, но я и сам знаю, — продолжал Хворостянкин, — я хотя на библиотекаря не учился, а с партийной линии все понимаю. — Он положил на столик книги. — Возвращаю с благодарностью романы — Тургенева «Отцы и дети» и Лермонтова «Герой нашего времени».

— Ну как, Игнат Савельевич, понравились вам эти книги? — спросила Лида.

— Как тебе сказать? — На лбу у Хворостянкина появились морщины, правая бровь приподнялась. — Конечно, художественность в них имеется, а также, сказать, всякие любовные романы — тоже все как полагается… А только лично мне, как руководителю, такая литература не подходит. Мне дай такое, чтобы в один раз подковать себя можно было… А разве любовными романами себя подкуешь? Вот ты, Лидия Борисовна, подбери мне такую книжку, чтоб там большевистская идейность была и чтоб можно было поучиться…

— Игнат Савельевич, а вы читали «Кочубея»?

— «Кочубея» давай! Это как раз мне подойдет.

— Игнат Савельевич, а откуда у вас эти две книги? — спросила Лида, когда записала и вручила Хворостянкину «Кочубея». — Вы у меня их не брали.