«И что-то у меня в голове ничего не вмещается, — размышлял он, прислушиваясь к шелесту бумаги под рубашкой. — И не могу я себе в уме представить, как все это на деле получится… Этот дряхлый старик поучать мастер, а вот как подойти к людям и с чего начать?.. Человека надо задеть за живое, а чем его заденешь?..»

Возможно, Евсей, подумав еще немного, и нашел бы нужный ответ, но в это время Буланый потянулся к колосьям, оступился и так споткнулся, что чуть было не сбросил через голову седока.

«Не к добру эта спотыкачка», — зло подумал Евсей и всю свою злость тут же сорвал на коне.

— Спотыкаешься, чертяка безногий! Пшенички захотелось, проклятая морда!

К этим резким выражениям были прибавлены толчки каблуков в бока и взмах плетки, и Буланый покрутил головой, видимо, тоже ругнул своего седока, и неохотно побежал рысью.

Поднявшись на пригорок, Евсей увидел сбочь дороги двухколесный шарабан, брюхатую кобыленку в оглоблях и двух женщин, уже смотревших в его сторону.

«Ага, — обрадованно подумал Евсей, — кажись, начало будет… С этими бабочками я столкуюсь…»

Он еще раз угостил коня плеткой, сбил на затылок картуз и молодцевато подъехал к женщинам.

— Здорово булы, казачки!

Тут Евсей осадил коня, который уже заметил брюхатую кобылу, потянулся к ней мордой, видимо желая познакомиться.

— Здравствуй, добрый человек.

— Что это у вас за остановка среди степи?

— Видишь, какая оказия с хомутом стряслась, — сказала женщина, которая на вид была постарше своей подруги. — Супонь лопнула, и через это стоим, а нам ехать надо спешно.

— Эх, любезные бабочки, — сказал Евсей, поглаживая усы, щуря глаза и давая волю чертикам, — как же это вы такую пустяшную поломку не можете исправить. Вы супонь веревочкой свяжите.

— А где ж взять ту веревочку?

— Не станем же мы юбки снимать и ими закручивать.

— Эх вы, красотки, — Евсей добродушно рассмеялся, — такой предмет, как юбки, в таком деле не подмога.

— Не заигрывай и глазами не пряди, — для заигрывания у нас мужья есть.

— Если можешь помочь, помоги.

Тут Евсей, не говоря ни слова, спешился и стал умело, по-хозяйски осматривать хомут, который раскорячился на шее брюхатой кобылы. Покамест он приглядывался к супони, осматривал изорванный ремешок и разговаривал с женщинами, его конь тем временем успел не только понюхать брюхатую кобылу, но и познакомиться с ней и даже расспросить, откуда она, куда держит путь и как ей живется на свете. Видимо, брюхатой кобыле Буланый пришелся по нраву, и она, доверчиво поведя ушами позволила ему даже положить морду ей на гриву, что он и сделал весьма учтиво.

— Подсоблю и могу даже пожертвовать вот этот поясок. — Евсей заманчиво покрутил наконечником пояска в серебряной насечке, которым были подвязаны его брюки. — Только мне надо знать: кто вы и откуда?

— А для чего ж тебе это надо знать?

— Так поясок же я даю вам взаймы, — сказал Евсей и стал снова покручивать наконечником. — А еще я еду из района и везу важное письмо, которое и вас тоже касается.

Услышав о каком-то важном письме, женщины переглянулись, и старшая сказала:

— Мы колхозницы из Яман-Джалги. Меня звать Дарья Яценкова, а ее — Мария Нескоромная… Ну, давай поясок.

— А куда вы едете?

— Видишь, мешочки лежат в шарабане, — угадай!

— Угадать нетрудно, — ответил Евсей. — Зерно везете на пробу.

— Такое безобразие творится с этой пробой! — гневно сказала Дарья, взявшись сильными руками за бока и картинно подойдя к Евсею. — Веришь, третий раз приходится лошадь гнать — все не могут определить влажности, а зерно через это ворохами лежит на токах… Вчера Кондратьеву жаловалась, а сегодня снова туда торопимся.

— А хотите, чтобы во всем районе не было никаких безобразий? — спросил Евсей.

— Да кто ж этого по желает?

— Ты давай поясок, а зубы нам не заговаривай, — вмешалась в разговор Мария Нескоромная.

— Поясок получите. — Евсей нарочно подбросил на руке наконечник, чувствуя, как бумага под рубашкой сползает на живот. — Только подпишите то письмо, которое в один миг ликвидирует все безобразия.

Он полез рукой под рубашку и вынул аккуратно сложенные листы. Дарья и Мария насторожились и недоверчиво посмотрели на Евсея.

— Карандашик у меня тоже есть, — говорил Евсей, доставая из кармана карандаш и подходя к шарабану. — Вы сперва послюнявьте кончик и подписывайтесь вот здесь… Так и пишите, колхозницы-ударницы такого-то колхоза из станицы Яман-Джалга…

— Маруся, а ну, почитай и узнай, против каких безобразиев написано, — сказала Дарья, покосившись на Евсея.

— Не беспокойтесь, решительно против всех.

Мария Нескоромная осторожно взяла из рук Евсея письмо, долго и молча смотрела на лист, и пока она про себя читала, возле шарабана воцарилась такая тишина, что было слышно, как облегченно вздохнул Буланый, все еще о чем-то своем разговаривая с кобылой.

— Даша, отойди на минутку, — сказала Мария и, когда они отошли шагов на пять, прошептала: — Оно написано не против безобразиев, а против Сергея Тимофеевича…

— Помалкивай и бери у него поясок, — тоже шепотом посоветовала Даша.

Евсей, видя, как женщины о чем-то шепчутся, струсил не на шутку.

«Это такие красотки, — мелькнуло у него в голове, — что свалят, отнесут в пшеницу и такое с тобой совершат…»

— Закрепляй супонь своим ремешком, — властным голосом сказала Даша. — А после поговорим о письме.

Евсей снял тонкий ремешок и по-хозяйски умело закрутил им супонь. Женщины уселись на бедарку, и Даша стегнула кобылу кнутом. Евсей, придерживая одной рукой спадавшие брюки, другой успел выхватить у Марии смятое письмо; бедарка с громким цокотом покатилась под гору… Женщины, оглядываясь, задорно смеялись.

— Ах вы, черти в юбках! — злился Евсей, усаживаясь на коня. — Это ты виноват, спотыкач проклятый, — обратился он к Буланому, погрозив ему плеткой, — споткнулся на мою голову…

Помахивая плеткой и ругая то коня, то женщин, а то и Хохлакова, Евсей еще долго бурчал. Увидев пылившую ему навстречу автоколонну, он свернул на жнивье и поехал по направлению к видневшемуся вдали полеводческому стану.

От этой довольно-таки неудачной и малоприятной встречи с яман-джалгинскими колхозницами в Евсее еще долго жило что-то похожее на лихорадку; во взгляде тоже появился новый оттенок — уже не равнодушие ко всему, а непреодолимый страх при виде людей…

Именно этим взглядом, остановившись в полукилометре, он и посмотрел на полевой стан. Перед ним стояли обычные строения — квадратный, похожий на амбар, дом под жестью, два навеса, покрытые черепицей. Вороха зерна, точно на ссыпном пункте «Заготзерно», лежали и под навесом и по всему просторному двору. Возле куч зерна выстроились в один ряд штук шесть веялок, два триера; тут же виднелись огромные весы со столиком, на котором лежали гири и какие-то бумаги; белели невысокие штабеля мешков; с противоположной стороны к стану подъезжали четыре трехтонки…

Ни строения, ни вороха пшеницы с веялками и весами, ни едущие трехтонки не удивили нашего всадника, и он, пожалуй, не остановил бы коня и не предпринял бы столь поспешного решения, если бы испуганный его взгляд не увидел большого количества людей, занимавшихся просушкой и очисткой зерна. Или ему только так показалось, или в самом деле колхозников на стане было очень много, но Евсей, как только взглянул на людей, так сразу и ощутил в теле еще больший приступ лихорадки; долго не раздумывая, он решительно повернул Буланого и, подбадривая его плеткой, торопливо поехал в сторону, заметив вблизи небольшой овраг, поросший курчавым леском.

В этом лесочке Евсей пробыл почти до вечера. Разыскав родник и лужайку, он пустил коня на траву, а сам подсел к воде, вынул из сумки припасенные харчи и решил подкрепиться дорожным обедом, а заодно и избавиться от неприятной дрожи в теле. Перво-наперво он умылся и попил холодной воды из пригоршни, затем снял черевики и сполоснул вспотевшие ноги…