— Как твоя женская делегация? Аршинцева будет выступать?

— А как же, обязательно.

— А Хворостянкин?

— Не говорил. Дуется…

— Чего ж так? Или все еще не нашли общий язык?

— Горе мне с этим Хворостянкиным! Придется тащить его на бюро райкома.

— Пока повременим. Посмотрим, каким героем он будит поело актива — на лесопосадках и на технических курсах.

После партийного собрания он заметно помягчел… А теперь готовим его отчет перед колхозниками.

— Ну вот, так постепенно ты его и возьмешь в руки… После собрания актива позовешь к себе марьяновскую делегацию — пусть познакомятся с колхозом. Заранее скажи об этом Хворостянкину.

Старика Тутаринова Кондратьев взял под руку, прошелся с ним мимо подвод; потом они подошли к Никите Мальцеву.

— Тимофей Ильич, актив ждет вашего слова. Будете выступать?

— Думка такая была, но что-то зараз у меня из головы все выветрилось. Пока дома был — дюже помнил, а теперь нету у меня главной линии.

— А вы без главной линии. Скажите людям запросто, что вы, как человек поживший, считаете важнее всего… Скажите о том, как нам лучше соревноваться с марьяновцами, чтобы не ударить лицом в грязь.

— Марьяновцы нас не осилят, — уверенно сказал старик. — Но опять же, Николай Петрович, хотелось мне коснуться нашего электричества. Сын мой в Москве закупки новые сделал, так вот я и хочу по этому делу тоже хозяйское слово сказать.

— Верно, и об этом сказать следует.

Встретив Семена Гончаренко в кубанке, в сапогах и в галифе, туго подтянутого узким казачьим поясом, Кондратьев залюбовался молодцеватым видом директора ГЭС и сказал:

— Как живешь-поживаешь, новоявленный усть-невинский казак?

— Жизнь, Николай Петрович, такая, что пожаловаться не могу.

— Семен Афанасьевич, — серьезным голосом заговорил Кондратьев, — Виктор Грачев в своем докладе скажет о тех закупках, которые сделал Сергей, лишь вкратце, а ты, как директор станции, остановись на этом более подробно… А! Вот и главный наш электрификатор — Виктор Игнатьевич Грачев. Подходи, подходи, ты мне нужен. Ну как? Поправил тезисы? Твоим докладом актив особенно интересуется. Я тебя прошу, поподробнее изложи наши планы по техническому обучению руководителей колхозов.

— Один раздел отведен учебе.

— Вот и отлично! Кончим уборку и сейчас же приступим к организации курсов. Тут, Виктор Игнатьевич, важно, чтобы те, кому придется всерьез овладеть техникой, уже сейчас бы, на этом активе, поняли, что дело это весьма важное и к нему надо отнестись со всей серьезностью.

К ним подошли директор Усть-Невинской МТС Чурилов, Григорий Мостовой и Иван Шацкий. У Чурилова взволнованное, раскрасневшееся лицо, а оба бригадира были мрачные и злые.

— Николай Петрович, — сказал Чурилов, — посмотри ты на этих молодцов. Заспорили — не могу помирить.

— А о чем спор?

— Кому из них мы дадим те тракторы, которые идут к нам по нарядам.

— А как ты считаешь?

— Прямо затрудняюсь сказать. — Чурилов развел руками. — Оба они мне, канальи, нравятся… И вот они готовятся выступать на активе со своими итогами и требуют от меня…

— На активе распределять тракторы не будем, — сказал Кондратьев, посмотрев на бригадиров. — Решим особо… А вы не спорьте. Недалеко то время, когда новые тракторы будут во всех бригадах.

— Николай Петрович, а со мной почему не поздоровался? — говорил басом Хворостянкин, подходя к Кондратьеву и протягивая руку. — Пора бы уже и начинать наш съезд; солнышко, посмотри, куда поднялось!

— А вот и марьяновцы едут! — кто-то крикнул в толпе.

— А шумно, как на свадьбе.

Кондратьев молча посмотрел не на солнце, а сперва на пылившие и въезжавшие на площадь два грузовика с народом и с гармониками, а затем на свои карманные часы и попросил всех заходить в клуб.

В это время подошел Сергей, держа в руках листы заново переписанного доклада, и по оживленным глазам Сергея Кондратьев видел, что его совет не пропал даром.

— Ну как? — спросил он, когда они входили в клуб.

— Пришлось две ночи посидеть, — негромко ответил Сергей, — но зато теперь есть что сказать…

В клубе гремели стулья, слышалось шарканье ног о деревянный пол — делегаты все входили и входили, разговаривая и перекидываясь шутками. Когда уже все уселись и воцарилась тишина, со сцены, подойдя к длинному, любовно убранному столу, с краткой речью выступил Кондратьев и собрание началось.

Проходило оно оживленно; казалось, что все его участники… Э! Нет, нет, вижу, что тут уже слова бессильны, ими невозможно нарисовать картину живую, а главное — правдивую; невозможно показать во всех деталях не только весь ход собрания, но даже важные и волнующие моменты: например, избрание президиума, куда, с общего одобрения, вошли Тимофей Ильич Тутаринов, Варвара Сергеевна Аршинцева, Прохор Ненашев, а также руководитель марьяновской делегации; или выступления главных ораторов — сперва был заслушан доклад Виктора Грачева, а потом Сергея Тутаринова, — надо было видеть в это время лица и взгляды людей; или выступления по докладам, — список желающих высказаться рос и рос, и прения продолжались с перерывами более пяти часов (ради справедливости надо отметить: где-где, а в сельском районе умеют при случае поговорить и отвести душу); или речи Тимофея Ильича, Аршинцевой, Прохора Ненашева, Стефана Петровича Рагулина, Ефима Меркушева — бригадира марьяновского колхоза; или принятие социалистического договора, когда к столу первым подошел Кондратьев, поздравил собравшихся с началом соревнования и поставил подпись; следом за ним к столу подошел Сергей Тутаринов, затем подходили и расписывались представители от каждого колхоза…

Думаю, что будет, пожалуй, и легче, да и лучше показать не самое собрание (читатели, надо полагать, не обидятся), а те события, которые произошли уже после того, когда поздно ночью начался разъезд делегатов, а к рассвету станичная площадь совсем опустела и притихла.

Последним покинул Рощенскую Игнат Савельевич Хворостянкин. Он задержался у Сергея в кабинете, — разговор шел о том, чтобы завтра выслать на станцию подводы и получить аппаратуру для механизации молочной фермы. Случилось так, что вместе с ним ехала и Татьяна Нецветова, — она думала заночевать у своих знакомых и поэтому отпустила машину с людьми; поговорив же с Кондратьевым, решила выехать сегодня и была рада, когда увидела еще стоявшую на площади хворостянкинскую тачанку.

Предоставив Татьяне место рядом с собой, Хворостянкин был любезен, даже ласков: то улыбался, то подпушивал усы, то говорил, что всегда рад бы ездить на тачанке вдвоем с секретарем партбюро… Дорогой же был грустный, разговаривал мало.

«Должно быть, нарочно ко мне присоединилась, — думал он, ощущая рукой мягкий женский локоть. — То никогда и не садилась рядом, а теперь бросила машину и пересела на мою тачанку, — а какая в этом цель? Может, решила пилить меня всю дорогу? Мало меня еще пилили и терзали на активе!.. Что ни оратор, то и на языке у него Хворостянкин… Одна языкастая Аршинцева поиздевалась надо мной вволю…»

Ему не хотелось вспоминать о собрании актива, а перед глазами так и вставали то взволнованные лица в зале, то злые, горящие глаза Аршинцевой; ему даже слышался гул голосов, насмешливые реплики, слова Ефима Меркушева, говорившего на трибуне: «Мы вступаем с вами в соревнование и хорошо знаем: люди вы передовые, с вами идти рядом трудновато, но если у вас еще есть такие председатели, как Хворостянкин, о проделках которого мы сегодня наслушались…»

Тачанка покачивалась, гремела ступицами колес, а Хворостянкин хмурился и думал:

«Наслушался! А кто тебя заставлял наслушиваться… и какое тебе до всего этого дело? Приехал в гости — будь гостем… Ну, пусть критикует Аршинцева или докладчики, — люди свои, они по обязанности… А Меркушев чего туда же лезет?.. «Если у вас есть такие председатели…» Ишь куда загибает, какие словечки выкидывает… А ты сперва приезжай да посмотри мой колхоз, а тогда и критикуй…»