— А вы посмотрите! — вдруг крикнул он. — Кондратьев! Николай Петрович идет под ручку со старым Тутариновым… Я побежал!

Иногда в спектаклях или кинофильмах, повествующих о жизни сельского района, можно увидеть довольно-таки уютный кабинет, в котором, согласно заранее продуманной сценической композиции, есть решительно все: на переднем плане, как правило, под зеленым сукном стоит стол, формой своей непременно похожий на букву «Т»; чуть поодаль показан кожаный диван, а от него в обе стороны шеренгой выстроились стулья вдоль стены с двумя окнами на площадь; не упущены и такие предметы, как графин с водой, телефон, карта района и т. п.

В верхней части буквы «Т», то есть в самом центре кабинета, сидит секретарь райкома, чаще всего мужчина почтенного возраста, в поношенном полувоенном костюме, с задумчиво-строгим или (смотря по замыслу автора), добродушно-ласковым лицом. Перед ним величиною во весь стол лежит лист бумаги — сводка за последнюю пятидневку; тут же раскрыта папка, — в ней хранится доклад, написанный в отделах райкома и перепечатанный на машинке за две недели раньше того момента, когда секретарь собирался подняться на трибуну.

Видно, что постановщик всеми силами старался показать именно то, что секретарь в данный момент весь вошел в кипучую жизнь района и в эту минуту занят чрезвычайно важным делом; что его не удовлетворяет заранее написанный доклад и он пополняет его самыми свежими цифрами: то заглядывает в сводку, то что-то спешно записывает в листы, лежащие в папке; и, чтобы подчеркнуть свою главную мысль, постановщик тут же вводит на сцену помощника секретаря, обычно девушку, с лицом чрезвычайно безобидным. Девушка говорит тихим голосом о том, что люди давно приехали и волнуются, что пора бы уже открывать собрание. Секретарь, не отрываясь от своего дела, подымает руку так, что ладонь ее обращена к девушке, — такой энергичный жест означает: «Пусть еще немного подождут, я скоро выйду…» Затем мы видим того же мужчину с добродушным или строгим лицом (опять сообразуясь с волей автора), едущим в стареньком «газике», подымающем по дороге страшную пыль. И вот «газик» останавливается, секретарь, держа под мышкой папку, в которой не так давно хранился доклад, направляется решительным шагом к комбайну или к полольщицам, — словом, во всем строго исполняя волю режиссера…

Что и говорить, такого рода сцены весьма примитивны, хотя, разумеется, нечто подобное и можно встретить не только, скажем, в кино, но и в действительности.

В каждом сельском райкоме есть кабинеты, диваны, стулья, на столах лежат сводки за последнюю пятидневку, и по степи пылит «газик», но в жизни все это бывает и естественно и красиво. Сама жизнь, этот талантливый режиссер, размещает и декорации, и предметы, и действующих лиц, находись они в кабинете или же на улице, на площади станицы, так удивительно просто и картинно, что самый выдающийся постановщик, знающий все законы драматургии, не смог бы создать такие яркие и неповторимые мизансцены.

Именно такую самобытную сцену и показала жизнь на площади Рощенской в то раннее солнечное утро. В этот час все, на что ни взгляни, являло собой картину живую и красочную: деревья были залиты таким обилием лучей, что листья, пропуская на землю золотистые нити, уже лишились росы и не блестели; машины — тут и легковые и грузовые — выстроились в два ряда на почтительном расстоянии от лошадиного транспорта, и шоферы, сойдясь по своему обычаю в круг, вели весьма оживленную беседу; у кучеров, как это всегда случается, были и свои заботы и свои интересы, — во главе с Дорофеем они курили цигарки и с пристрастием осматривали уже знакомых нам гнедых жеребцов, которых обогнали машины; они были поставлены в сторонке и привязаны к тачанке так, чтобы не смотрели на своих соседок и спокойно ели траву. Старик Тутаринов, в сапогах, жирно смазанных дегтем, в тесном бешмете, застегнутом на все крючки, в шароварах с выцветшими лампасами, о чем-то разговаривал с Никитой Мальцевым и Стефаном Петровичем Рагулиным; иногда по площади разносился хриповатый голос: «Да вы же должны понимать, что электричество — великая техника!» — это Прохор Ненашев что-то доказывал таким же электрикам, как и он сам. Илья Стегачев, здороваясь с участниками собрания, каждому гостю вручал газету, свежую, еще пахнущую типографской краской. Татьяна хотела до собрания повидаться с Григорием, она уже увидела его у пивного ларька и хотела подойти, но ее окружили женщины, — звонкий женский говор слышался по всей площади. Беломечетинцы не стали зря терять время, раскинули возле грузовика бурку и уселись завтракать, а к ним, молодцевато подбадривая усы, уже подходил Хворостянкин, уловив глазами добрый кусок баранины и какую-то стеклянную посуду.

Как раз в это время из своего дома вышли Николай Петрович и Наталья Павловна Кондратьевы.

Послышались голоса:

— Николай Петрович, сидайте до нашего стола!

— Беломечетинский актив уже действует!

— Надо подкрепиться перед прениями!

— Здравствуйте, Наталья Павловна!

— Идите в женскую делегацию.

— Вы хотели повидать Варвару Сергеевну, — вот и Варвара Сергеевна.

— У Танюши геройский актив!

— Да разве без нас мужчины смогут дела решать!

— Николай Петрович, а какие новости сообщат докладчики?

— Меня зараз другая новость интересует: чем я буду убирать подсолнухи? Комбайнов мне не дают.

— Дадут. Попроси дирекцию.

— Просил, а толку мало.

— Вот бы насчет переброски древесины решить вопрос!

— На дядю надейся, а сам не плошай!

— Опять же и с посадками будет неуправка. Если б заиметь такую машину, чтоб она лес сажала!

— Ишь какой! Привык все делать машинами.

— А ты на свои фермы подвел линию? Вот то-то и оно!

— Аппараты получат те фермы, у которых линия подведена.

Николай Петрович подходил то к одной тачанке или машине, то к другой, и по тому, как он здоровался с мужчинами или женщинами, вступал с ними с разговор, расспрашивал, как всматривался в хорошо знакомые ему лица, было видно, что одна мысль не давала ему покоя: ему хотелось знать, как эти люди, вернувшись к себе в станицы, справятся еще с одной нелегкой задачей. Именно эта мысль и привела его сюда, на площадь, чтобы до того, как Сергей и Виктор выступят с докладами, с глазу на глаз повидаться с лучшими людьми района, узнать настроение тех, на кого возложит надежду; чтобы расспросить, с чем они приехали на актив, чем довольны и чем встревожены, а главное — узнать их душевное настроение.

Подойдя к беломечетинцам и отведав вишен из корзинки, он сказал, что два комплекта электрооборудования будут направлены животноводам Белой Мечети при условии, если в течение десяти дней беломечетинцы смогут подвести высоковольтную линию к молочнотоварным фермам. С устьневинцами завел разговор о соревновании с марьяновцами, взглянул на Стефана Петровича и подумал: «Если бы побольше было у нас Рагулиных, тогда марьяновцам нас не победить». Никиту Мальцева похлопал по плечу и сказал:

— Ну, как поживаешь, молодой казаче? Когда завершишь хлебосдачу?

— Днями, товарищ Кондратьев.

— А точнее?

— В понедельник.

— Значит, от Рагулина отстал?

— С обмолотом задержался… У Рагулина же электричество.

— Сооружал бы и у себя… А как поживает Артамашов?

— Рвался на актив.

— Ах, вот что! А урожай как у него?

— Полных итогов еще нет, но ожидается приличный.

В соседстве с устьневинцами стояла линейка «Дружбы земледельца». Увидев Кондратьева, Костя Панкратов поспешил ему навстречу, поправляя белесый чуб.

— Ну как, Костя, поживаешь на новой должности?

— Привыкаю.

— Самоходные комбайны помогли?

— Еще как помогли!.. Женщины не нарадуются.

— Да, за эти «самоходки» была целая драка, а мы послали их в «Дружбу земледельца». Головачев пишет? Как он там учится?

— Может, жене и пишет, а на меня он сильно злой.

— Ничего, помиритесь.

Татьяну Нецветову Кондратьев отвел в сторонку и негромко сказал: