— Ну, это не тебе решать, — сказал Савел. — И не мне. Насчет советника я все понял и Кончару передам слово в слово. Он, между прочим, тоже, как ты, думает — нельзя, мол, советника трогать. А по мне, так кинуть его, бородатого, в яму, и дело с концом. В крайнем случае труп можно вернуть. Участковый протокол напишет — погиб, мол, во время прогулки в лесу через посредство дикого хищника… Кстати, он как — не беспокоит тебя?

— Петров-то? Хр-р-р — тьфу! Да какое от него беспокойство? Сидит как мышь под веником. Только водки много жрет, а так ничего…

— Ну, водка — это пускай. Должен же он тут хоть чем-то заниматься! Не пенек ведь еловый — человек! А человек, Потупа, это звучит гордо.

— Дерьмово это звучит, а не гордо, — уныло произнес Семен Захарович и сплюнул под ноги.

— Согласен, — кивнул Савел, — Но это сказал классик, а с классиками спорить как-то не принято. Вот станешь сам классиком, напишешь: «Человек — это звучит дерьмово», и все за тобой повторять начнут: дескать, да, действительно, так оно и звучит…

— С вами станешь классиком, — проворчал Семен Захарович. — Скорее уж покойником…

— Так ведь классиками, как правило, после смерти и становятся, — засмеялся Савел. — Возьми хотя бы меня. Кто я был при жизни? Жулик, фарцовщик, фальшивомонетчик… Цеховик, одним словом. А как подвели меня под расстрельную статью да как привели приговор в исполнение — о-го-го, кем я стал! До сих пор, наверное, ребята в Москве по моим схемам лохов разводят, добрым словом меня поминают: какого, мол, человека коммуняки загубили, какую голову продырявили!

— Да уж, — с кривой улыбочкой сказал Потупа, — у вас там, в кого ни плюнь, — хр-р-р, тьфу! — непременно в гения попадешь…

— А ты не плюйся, — посоветовал Савел, — а то наши гении, сам знаешь, плевалку твою живо на сторону своротят. Ладно, это все лирика. Про второго рассказывай.

— Это про какого же? Про заготовителя, что ли?

— А что, у вас тут еще какие-нибудь приезжие имеются?

— Да нет как будто… Хр-р-р — тьфу! А чего — заготовитель? Растопыря городская, вот и весь заготовитель. Заказ у него какой-то срочный, вот и приехал не в сезон. Деньгами сорит, гнилье скупает, водку жрет…

— Один?

— И один жрет, и с мужиками здешними…

— Ах, с мужиками, значит, тоже?

Потупа затоптал окурок, тут же закурил очередную папиросу и для разнообразия не сплюнул, а высморкался в два пальца.

— Не знаю, — сказал он, задумчиво растирая сопли подошвой сапога. — Может, ты и прав, а может, и нет. Не похож он на…

— А по мне, так очень похож, — перебил его Савел. — Ну, просто вылитый. Я думаю, рисковать не стоит.

— Торопиться не надо бы, — заметил Потупа.

— А никто и не торопится. Подождем, приглядимся… Ну, сколько времени надо, чтобы у ваших горе-охотников их завалящие шкурки до последней скупить? Думаю, не больше двух-трех часов. Ну, пускай дней. А он тут сколько уже торчит? А? То-то! Называется, выполняет срочный заказ… Не больно-то он спешит! С мужиками водку пьет… Зачем? Вынюхивает, высматривает… Скажешь, нет?

Задавая последний вопрос, Савел искоса, с каким-то нехорошим прищуром глянул на Потупу. Смысл этого взгляда был Семену Захаровичу понятен; Потупа вздрогнул, смешался и опустил глаза.

— Чего говорить-то? — проворчал он. — Хр-р-р — тьфу! Чтоб говорить, знать надо, а я только то знаю, что он сам мне сказал. Документы у него в порядке…

— Документы я сам тебе какие хочешь за полчаса нарисую, — отмахнулся Савел, — и байки плести умею не хуже твоего заготовителя. Ты, Потупа, хвостом не виляй. Для чего, мать твою, ты тут штаны просиживаешь? Для чего Кончар тебя, бездельника, столько лет терпит?! Чтобы все знать!

— Да как же…

— Молчи! Ты свое уже сказал, теперь говорить буду я. Заготовителя этого придется убрать. Последнее слово Кончар скажет, но, я думаю, уберем мы его после того, как этот твой советник бородатый обратно в город уедет. Лишний шум нам действительно ни к чему.

— Вот это правильно, — согласился Потупа. — Вот это верно! Хр-р-р — тьфу!!! Хорошо, когда тихо.

Савел извлек откуда-то из-за тачки, на которой сидел, старенький солдатский вещмешок, именуемый «сидором», умостил его на колене и ловко, одним привычным движением, стянул лямками горловину. Потупа заметил на линялой хлопчатобумажной ткани вещмешка какое-то темное пятно, в свете керосиновой лампы казавшееся черным. Семен Захарович отвел глаза: он знал, что на самом деле пятно вовсе не черное, и догадывался, откуда оно взялось. Савел просто обожал проделывать подобные вещи, и это казалось Потупе странным, потому что в прошлой жизни его жутковатый гость действительно был фарцовщиком, кидалой, фальшивомонетчиком — словом, кем угодно, но только не тем душегубом, каким стал теперь, после приведения в исполнение приговора народного суда.

Савел легко поднялся с тачки, забросил на одно плечо вещмешок, на другое повесил автомат, появившийся у него словно бы ниоткуда, и закрутил фитиль керосиновой лампы. Слабенький оранжевый огонек моргнул и погас, сарай погрузился в кромешную темноту.

В этом мраке Потупа почувствовал движение воздуха, когда Савел безошибочно прошел мимо него к дверям. Дух от него шел лесной, звериный, с примесью той смолистой дряни, которую он курил. Дверь тихонько скрипнула, и на фоне сплошной черноты возник синий прямоугольник. Подумав, что дверные петли пора смазать, Семен Захарович осторожно, ощупью, двинулся к выходу.

Однако, как он ни осторожничал, до Савела ему было далеко — тот словно видел в темноте, как кошка, и ни разу не споткнулся, хоть и бывал здесь не чаще раза в месяц. Зато Семен Захарович, хоть и знал сарай как свои пять пальцев, ухитрился больно удариться коленом о какой-то угол и опять, в который уже раз, наступил на проклятущие грабли, которые Савел, отняв от двери, прислонил к стене рядом с выходом. Грабли треснули Потупу точнехонько по лбу; это было не столько больно, сколько обидно, и раздосадованный Семен Захарович немедленно преисполнился уверенности, что проделало это было нарочно, чтобы лишний раз унизить его и выставить дураком.

Оказавшись на свежем воздухе, Семен Захарович заметил, что уже совсем стемнело и над гребнем холма взошла луна. В доме у него горел свет — значит, жена уже вернулась и, наверное, ломает голову, пытаясь сообразить, куда запропастился муженек.

— Ну, Потупа, будь здоров, — сказал Савел, небрежно пожимая Семену Захаровичу руку. — Помни, что я тебе сказал. С гостей своих глаз не спускай. И ничего не бойся: за тобой Кончар, а он здесь хозяин.

Потом Савел исчез, растворившись в темноте, а Семен Захарович остался стоять возле открытой двери сарая. Он курил «Беломор», поминутно сплевывая во мрак и пытаясь понять, как дошел до жизни такой, когда это началось и чем закончится. Это оказалось неожиданно трудным делом: вроде бы все факты надежно хранились у него в голове, но за прошедшие десятилетия факты эти потускнели и затерлись, как старые фотографии, и выглядели куда менее реальными, чем легенды. Потупа уже не знал, какие из его воспоминаний являются истинными, а какие ложными. Верить фактам он больше не мог: факты выглядели просто тоненькой оберткой, в которую кто-то смеха ради упаковал свинцовый, неподъемно тяжелый кирпич реальности.

Докурив последнюю папиросу до самого мундштука, Семен Захарович тяжело вздохнул, громко харкнул в темноту и нехотя направился домой, думая о том, что утром ему наверняка попадет от супруги за густо заплеванную капустную рассаду.

Отец Михаил открыл глаза и очень этому удивился: он и не подозревал, что у его бессмертной души тоже имеются глаза, которые надобно открывать и закрывать.

Увиденное также вызвало у него удивление: вместо райских кущ или, на худой конец, пылающих адских топок взору его предстал смутно знакомый бетонный потолок — рыхлый, крошащийся, обильно сочащийся влагой, покрытый ржавыми потеками и разводами, с проступившей кое-где арматурной сеткой.