Батюшка наконец понял все до конца.

— Ах ты подонок, — выдохнул он.

— Молись, борода, — насмешливо произнес Кончар и вышел, с грохотом захлопнув за собой ржавую железную дверь.

Участковый Петров сидел за столом в своем тесном кабинете и страдал от жестокого похмелья. Воздух в кабинете был насквозь пропитан запахами водочного перегара и табачного дыма. С оклеенных старыми засаленными обоями стен смотрели пыльные, засиженные мухами плакаты, изображавшие различные виды стрелкового оружия в разрезе. В одном углу кабинета стоял облупленный несгораемый шкаф, а в другом виднелся круглый бок голландской печки, выкрашенной в практичный угольно-черный цвет. Дверца топки была приоткрыта, позволяя видеть груду скомканных бумажек, целлофановых оберток, объедков, хлебных корок и сигаретных пачек, а также россыпь алюминиевых пробок от водочных бутылок. Оттуда со страшной силой разило печной гарью.

Утреннее солнце с трудом проникало в кабинет сквозь грязное оконное стекло, золотя пыль, толстым слоем лежавшую на ржавых прутьях решетки. Пятно яркого солнечного света горело на правом погоне Петрова, и при таком освещении была хорошо заметна лишняя дырочка, располагавшаяся по центру и немного выше двух тусклых лейтенантских звездочек. То обстоятельство, что Петрову муторно с перепоя, можно было без труда заметить и без столь яркого освещения.

Протянув дрожащую руку, лейтенант Петров налил в стакан мутноватой воды из графина, зачем-то сделал резкий выдох в сторону, как будто в графине была не вода, а водка, и залпом осушил стакан. «Кто не пил водки, не знает вкуса воды», — вспомнился Холмогорову подслушанный где-то афоризм.

Алексей Андреевич терпеливо ждал, давая участковому собраться с мыслями. В тишине кабинета было отчетливо слышно, как у Петрова бурчит в животе. Холмогоров смотрел в одну точку, а именно на освещенный солнцем погон участкового. Смотреть по сторонам не хотелось: от обстановки кабинета веяло равнодушной тоской, извечной казенной безнадегой, помноженной на нищету и заброшенность этого места. Холмогоров чувствовал, что пришел сюда напрасно, но больше пойти было некуда, да и начинать следовало по порядку — что называется, от печки.

Алексей Андреевич пребывал в скверном расположении духа. Причиной его дурного настроения был не столько лейтенант Петров, сколько прошедший ночью проливной дождь. Раскаты грома и ослепительные вспышки молний разбудили Холмогорова. Поднявшись с постели, он выглянул в окно, увидел молнии, услышал ровный, мощный шум дождя, плеск струящейся воды, и ему стало ясно, что после такого ливня ни одна собака на всем белом свете не возьмет след, хотя бы тот и был оставлен вчера, а не неделю назад. Спасательная экспедиция, о которой он накануне договорился с главой местной администрации, таким образом, теряла всяческий смысл, и это было по-настоящему скверно.

Участковый между тем прибег к новой тактике — попытался сделать вид, что не замечает Холмогорова, попросту забыл о его присутствии. Он выпил еще полстакана воды, порылся в столе, бесцельно выдвигая и со стуком задвигая ящики, потом сдул пыль с лежавшей на столе картонной папки и принялся демонстративно ее листать, скользя по строчкам рассеянным, вряд ли что-то видящим взглядом. Не поднимая глаз от потрепанных, желтых от старости страниц, участковый выудил из ящика стола криво надорванную пачку «Примы», запустил туда два пальца, пошарил внутри, а потом, отложив папку, тупо уставился в сигаретную картонку, будто не в силах поверить, что она пуста.

Смяв ярко-красную пачку в кулаке, Петров полез в ящик стола, но там, по всей видимости, сигарет тоже не оказалось. Холмогоров мысленно усмехнулся, ибо знал, что для заядлого курильщика нет худшего бедствия, чем внезапно остаться без сигарет именно в тот момент, когда приспичило закурить. Чтобы разжиться новой порцией отравы, Петрову нужно было покинуть кабинет, для чего ему пришлось бы пройти мимо стула, на котором сидел Алексей Андреевич. Учитывая крохотные размеры кабинета, сделать это, не замечая посетителя, не представлялось возможным. Юмор ситуации заключался в том, что участковый ненароком оказался в незавидном положении подследственного, которого жестокий следователь мучает, не позволяя закурить.

Поняв, по всей видимости, что выглядит смешно и нелепо, Петров тяжело вздохнул и посмотрел на Холмогорова. Его жидкие бесцветные брови начали приподниматься, будто бы от удивления, что посетитель все еще здесь, но, натолкнувшись на спокойный, изучающий взгляд Алексея Андреевича, Петров прервал эту ненужную пантомиму и снова тяжело вздохнул.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите, — проворчал он. — Второй час уже мы с вами тут сидим, переливаем из пустого в порожнее. Как, спрашивается, я могу вам сказать то, чего не знаю? Не знаю я, куда он ушел и когда вернется, понимаете — не знаю! Я его задержать пытался. Куда же вы, говорю, отец Михаил, а следствие как же? А он мне: да какое, говорит, следствие! Молния, говорит, храм подожгла. Уже в третий раз, и опять молния. Значит, говорит, служба моя Господу неугодна, значит, сана я недостоин. Пойду, говорит, поброжу, подумаю… Я его уговаривать: куда ж вы, мол, даже без ружья, тайга ведь это, а не парк культуры и отдыха, — а он оттолкнул меня да и пошел себе. Рука у него, скажу я вам, тяжелая, как не у священника.

— Кстати, о следствии, — сказал Холмогоров, наблюдая, как лейтенант Петров с обиженным выражением лица наливает себе третий стакан воды. — Вы ведь наверняка осматривали место происшествия…

— Ну да, конечно, — вяло откликнулся участковый между двумя глотками. Видно было, что он с удовольствием предпочел бы воде холодное пиво. — Вместе с отцом Михаилом и осматривал, это, поди, половина поселка видела…

— Да, кто-то мне об этом упоминал, — на всякий случай сказал Холмогоров.

Он не знал, зачем произнес эту ложь, пришедшую ему на ум только что, буквально сию секунду. Никто не говорил ему, что видел Петрова на пепелище вдвоем с отцом Михаилом, и он не понимал, какое это может иметь значение, однако по тому, как подобрался и насторожился участковый, почувствовал, что ненароком нащупал что-то важное.

— А не нашли ли вы на пепелище чего-нибудь странного, подозрительного? — спросил он. — Чего-либо, что противоречило версии об ударе молнии?

Петров вздрогнул, как от пощечины. Он неплохо умел владеть собой и вздрогнул только внутренне, незаметно для постороннего взгляда, однако от Холмогорова это не укрылось. Участковый долго медлил с ответом, и это промедление сказало Алексею Андреевичу больше, чем могли бы поведать любые слова, Лейтенант угодил в ловушку: говорить правду он почему-то не хотел, а солгать боялся. Они с отцом Михаилом явно обнаружили на месте пожара что-то весьма любопытное, и теперь Петров опасался, что свидетель, сообщивший Холмогорову об осмотре пепелища, рассказал и о сделанной ими находке.

Сейчас участковый пытался выбрать меньшее из двух зол. Холмогоров видел это так ясно, словно голова лейтенанта Петрова была сделана из оконного стекла; неясно было только, что он выберет.

Выбор, сделанный лейтенантом, повлек за собой вздох глубокого разочарования советника.

— Нет, — сказал Петров, — ничего такого мы там не нашли. Вы на поджог, что ли, намекаете? Нет. Если что и было, то сгорело. Там ведь даже кирпичи от жара оплавились, какие уж тут улики!..

Холмогоров проглотил готовое сорваться обвинение во лжи. Он прочел правду в бегающих глазках лейтенанта, а улики, свидетельские показания и надлежащим образом оформленные протоколы были уже не по его части.

Он встал, привычным движением оправив полы длинного черного плаща.

Немного помедлив, участковый тоже поднялся. Было заметно, что такое поведение для него нетипично; похоже, он привык встречать посетителей и провожать их, не отрывая седалища от нагретого стула. Однако усидеть на месте, прощаясь с Холмогоровым, не сумел даже он — с головы до ног затянутая в черное, неестественно прямая фигура советника Патриарха в сочетании с пронзительным взглядом неизменно внушала людям почтение и даже некоторую робость.