Лысый «индеец» между тем зашел ему за спину, повозился там, и батюшка почувствовал, что руки у него свободны. Он немедленно принялся растирать и массировать опухшие, с глубокими красными бороздами от наручников запястья. До сего дня отец Михаил ни разу не примерял наручники, и теперь вдруг оказалось, что это весьма неприятная штука. Честно говоря, даже если бы он сейчас очень захотел на кого-нибудь напасть, действовать ему пришлось бы исключительно ногами — руки ни на что не годились.

— Вам известно, кто я, — сказал отец Михаил, — тогда как ваше имя для меня загадка.

— Только имя? — насмешливо пророкотал из-под потолка человек в медвежьей шкуре.

Отец Михаил усмехнулся:

— Пожалуй, не только.

Великан тоже усмехнулся — медленно, тяжело, будто с трудом вспомнив, как это делается.

— А ты молодец, — сказал он снисходительно. — Не думал я, что среди вас, долгополых, такие молодцы еще встречаются. Одрябли, жирком заросли, забыли, что за веру не только языком биться можно… Право слово, молодец. Я настоящих людей уважаю, даже если они мне враги.

— А я тебе враг? — спросил отец Михаил.

— А как же? Все вы там, — великан махнул огромной ручищей в сторону окна, подразумевая, по всей видимости, под словом «там» весь мир за пределами этого места, — мне враги, и биться с вами я буду не на жизнь, а на смерть.

— А не много на себя берешь?

Человек в медвежьей шкуре немного помедлил с ответом, будто решая, что это было — колкость или прямо поставленный вопрос.

— Нет, — сказал он наконец, — не много. В самый раз будет. Не сейчас, конечно, а попозже, когда братство окрепнет, в силу войдет. Мало нас пока, но погоди, дай срок! Скоро мы из леса выйдем, двинемся в села, в города, в народ… Народ за нами пойдет, потому что надоели вы ему хуже горькой редьки — и власть сатанинская надоела, и вы, болтуны, жулики бородатые, тоже надоели. Боженьки вашего; слюнявого нет и никогда не было, а если и был, так давно уже рукой на вас махнул и спать завалился. Или помер.

— Это спорный вопрос, — заметил отец Михаил.

— Конечно, спорный! Вот мы с вами, когда время подоспеет, и поспорим. Только я тебе прямо скажу: спор этот вы уже, считай, проиграли, и ничего вам впереди не светит — ни небесного царствия, ни земного.

— Значит, — раздумчиво сказал отец Михаил, — через сколько-то там лет весь мир — все, кто уцелеет, — будет поклоняться лисице?

Великан гулко расхохотался.

— Нет, я в людях не ошибаюсь! — воскликнул он. — И в тебе не ошибся. Крепкий ты мужик и соображаешь хорошо. Вот именно, будут поклоняться. Только не лисице. Лисица — мелкий дух, слабый. Лазутчик, шпион, провокатор… Дух, который не в силах доставить большие неприятности, но может до них довести. Вот, как тебя довел. Ведь ты, борода, из-за лисьей головы в лес пошел, разве не так? Я на это и рассчитывал. Или, думаю, испугается долгополый, сбежит, перестанет под ногами путаться, или, если мужик настоящий, сам ко мне в руки придет.

Отец Михаил перестал массировать руки, потряс кистями.

— Ну, и что теперь? — спросил он. — Вот он, я. Чего тебе от меня надобно? А ведь надобно что-то, иначе ты бы меня сразу убил. Да и незачем тогда было меня в лес выманивать. Стрельнули бы издали, и дело с концом. Участковый стакан водки хватил бы и сказал, что несчастный случай. Ему с вами, как я понял, связываться очень неохота.

— Про этот мешок с гноем мы говорить не будем, — отмахнулся человек в медвежьей шкуре. — А насчет того, чтобы убить… Ну, зачем так сразу? Если мы всех, кто с нами не согласен, кто даже не знает про нас ничего, убивать станем, кто тогда на свете останется? Нет, мне с тобой поговорить хотелось, проверить, на что ты годен.

— Ну и как, проверил? Кстати, как там крестничек мой поживает? Тот, что с железными зубами, на уголовника похожий?

— А, Карась… Никак он не поживает. Пристрелили его прямо там, на месте.

— То есть как «пристрелили»? — опешил отец Михаил.

— Очень просто, как это всегда делается, — приставили ствол к башке и пристрелили. А что ж ты хотел? Двойной перелом челюсти, нос вообще вдребезги, про сотрясение мозга я уже не говорю — какой там к черту у Карася мозг… В лагерь его тащить, лечить, кормить — на что это нам сдалось? У нас, как в Спарте, — слабых да увечных не держим. Естественный отбор! Все живое на свете так живет, а мы чем лучше? Да и нет у нас докторов, не обзавелись как-то…

— Закон — тайга, — тихонько сказал отец Михаил.

— О! — воскликнул великан. — Как это ты догадался? Вот именно, закон — тайга. А как там дальше было, помнишь?

— Медведь — хозяин, — вздохнул отец Михаил.

— Так точно! Вот ему мы и поклоняемся. Вернее, мне.

— Ах, даже так! — разочарованно произнес отец Михаил. Ощущение неотвратимо надвигающейся гибели не ушло, но теперь к нему примешивалась изрядная доля скуки. Батюшка не любил спорить с сумасшедшими. — Так ты у нас, выходит…

— Кончар, — представился великан, — человек-медведь. Я тут хозяин, и мое слово в здешних краях — закон.

— Да тебе лечиться надобно, болезный, — сочувственно сказал отец Михаил. — Хотя да, вы же врачей не признаете… Ну, тогда рецепт известный. Как это ты только что говорил — дуло к башке, да? Вот и давай, не тяни, давно уж пора.

Человек, назвавший себя Кончаром, — вот уж, прости Господи, имечко, будто другого не нашлось! — улыбнулся кривой улыбкой.

— Не веришь, — спокойно констатировал он. — Твое право, борода. Я в твоего бога не верю, а ты в меня… Только я — вот он, перед тобой, и силу свою в любой момент могу показать. А троица твоя святая — ну, где она? Хотя бы пальцем покажи, в каком направлении мне их высматривать? Нету их! А я есть. Мне, поп, дано будущее прозревать, и я тебе говорю: недели не пройдет, как ты в меня уверуешь.

— Поверить в твою силу я бы, может, и смог, — возразил отец Михаил, — хотя и с трудом, признаться. А вот уверовать — извини, не могу. Даже если ты не лжешь и можешь по своему желанию обернуться медведем…

— Почему «если»? — перебил Кончар. — Могу безо всяких «если». Хоть сейчас могу, прямо здесь.

— Не стоит, — отказался от предложенного аттракциона батюшка. — С медведем не поговоришь, а я тебе еще не все сказал. Допустим, можешь. Я таких людей не встречал, но и Господа Бога, как ты правильно заметил, я также лицезреть не сподобился. Так что предположим, я тебе верю. Ну, и что с того? Колдуны да ведьмы на Руси испокон веку водились, да и сейчас еще, видать, не перевелись. Дал тебе дьявол силу немалую — это ваше с ним дело. Только с какого такого переполоха я, священнослужитель, стану бесу поклоняться, душу свою бессмертную губить? Ведь сан — это тебе даже не воинская присяга. Не владыкам земным священник на верность присягает, а Создателю — истинному хозяину всего сущего. Изменить этой присяге, убоявшись гонений, мук и даже смерти — означает обречь себя на муку вечную, неизбывную, без надежды на прощение…

— Ну, хватит! — резко оборвал его Кончар. — Завел свою канитель… Ты не в церкви, и мне твои проповеди нужны, как белке холодильник. Я тебя, долгополый, понял. Служить ты мне не хочешь, верно?

— Да уж куда верней, — смиренно согласился отец Михаил.

— Ну, значит, будет тебе мука, да не простая, а со смыслом. Отдыхай пока, богу своему молись, тебе его помощь потребуется. Постель тебе нормальную принесут, кормить будут от пуза. Набирайся сил, борода, они тебе пригодятся. Про Божий суд слыхал когда-нибудь? Вижу, по морде бородатой вижу, что слыхал. Будет тебе Божий суд! Встретимся один на один, идет? Кто кого одолеет, тот и прав. Поглядим, кто сильнее — твой боженька или мой медведь. Сила против силы, рука против лапы, зубы против клыков…

— Погоди, — перебил его отец Михаил, предчувствуя недоброе, — ты толком говори, что затеял! То говоришь — один на один, а то вдруг про лапы какие-то… С кем я один на один выйду — с тобой или с медведем?

Кончар ухмыльнулся.

— Я ж тебе человеческим языком говорю: это одно и то же!