К счастью, Завальнюк по собственной инициативе принял весь огонь на себя, практически полностью избавив Алексея Андреевича от участия в разговоре. Он довольно правдиво и весьма подробно описал их совместные действия как на подворье Егорьевых, так и на лесной дороге. Правда, от изложения выводов, к которым пришел после осмотра трупа Степана Егорьева, заготовитель предпочел воздержаться, и Холмогоров не мог его за это осуждать. Вообще, у него сложилось впечатление, что участковый почти не слышит ответов на собственные вопросы, а того, что слышит, не может понять. Время от времени он встряхивал головой и принимался вертеть ею из стороны в сторону, будто пытаясь уразуметь, откуда до него доносится голос и, главное, чей.

Когда изрядно разросшаяся траурная процессия приблизилась наконец к зданию управы, окончательно утомленный допросом Петров вяло махнул рукой и велел оставить его в покое и не мешать писать протокол осмотра места происшествия. Место какого именно происшествия он имел в виду, осталось загадкой; впрочем, вероятнее всего, ничего писать участковый даже не собирался, а собирался он, напротив, хлопнуть еще граммов двести пятьдесят и завалиться спать, благо время было уже позднее и на улице почти стемнело.

В теплых бархатистых сумерках Холмогоров двинулся домой. В его усталом мозгу вдруг родилась странная фантазия: ему представилось, что, отворив дверь, он застанет в доме отца Михаила, вернувшегося из своих странствий. Он попытался представить, как может выглядеть исчезнувший священник, но из этого ничего не вышло: мешал Завальнюк, который зачем-то увязался провожать Алексея Андреевича. Заготовитель дымил ядовитой «Примой» и громко, явно работая на публику, сетовал на несчастье, в один день начисто истребившее фамилию Егорьевых.

Возле калитки он наконец прервал свой бесконечный монолог и тихим, интеллигентным голосом пожелал Алексею Андреевичу спокойной ночи. Холмогоров ответил ему тем же, отворил калитку и вошел во двор. Идя по тропинке к крыльцу, он услышал у себя за спиной характерный щелчок зажигалки — Завальнюк прикуривал очередную сигарету.

На полпути Холмогоров обернулся и увидел, что заготовитель по-прежнему стоит у калитки и, облокотившись о гнилой штакетник, с праздным видом глазеет по сторонам, как будто просто вышел подышать свежим воздухом. Огонек его сигареты ярко горел в сумерках. Заметив, что на него смотрят, Петр Иванович приподнял свою смешную шляпу с накомарником и вежливо подвигал ею над головой. Холмогоров кивнул и, больше не обращая на заготовителя внимания, поднялся на крыльцо. Он чувствовал, что Завальнюк остался у калитки не просто так, а с одной-единственной целью — убедиться, что Холмогоров пошел не куда-нибудь, а именно домой. Фальшивый заготовитель не очень-то и скрывал свои намерения; Холмогоров вспомнил, что так и не выяснил, кем же является Петр Иванович на самом деле, но мысленно махнул на это рукой: на сегодня с него было достаточно. Все, чего ему сейчас хотелось, это поужинать, чем бог послал, и лечь спать, сняв наконец жесткий кожаный корсет, подпиравший его поврежденную во время давнего падения со строительных лесов спину.

Однако не тут-то было. Уже протянув руку, чтобы открыть дверь, Холмогоров вдруг заметил четыре глубоких параллельных борозды, отчетливо видневшихся на серых некрашеных досках. Борозды были проведены чем-то острым — пожалуй, что когтями, — и произошло это во время отсутствия Алексея Андреевича: он отчетливо помнил, что днем этих борозд здесь не было.

Приглядевшись к бороздам внимательнее, Холмогоров зябко передернул плечами: когти, что оставили на двери эти отметины, были еще те. Ни одна собака, ни один волк не мог иметь таких когтей; скорее всего совсем недавно здесь побывал матерый медведь.

Думать о том, что где-то рядом бродит огромный зверь, не побоявшийся средь бела дня ломиться в дверь человеческого жилья, было жутковато. Что понадобилось медведю в доме? Как он ухитрился пробраться незамеченным во двор? И главное, зачем он это сделал?

— Что-то не так?

Холмогоров вздрогнул от прозвучавшего прямо над ухом голоса, но это снова был Завальнюк. Наклонившись, заготовитель вгляделся в отметины на двери, потом достал из кармана куртки электрический фонарик и осветил их.

— Ого! — сказал он с уважением. — Медведь, что ли?

Холмогоров в ответ лишь пожал плечами, постаравшись не показать, как он рад, что Завальнюк так кстати задержался у калитки.

— Чокнутый какой-то медведь, — задумчиво продолжал заготовитель, медленно водя лучом фонарика по доскам крыльца у себя под ногами и дальше, по травянистой земле двора. — Что он тут потерял? О, смотрите-ка, следы!

Луч фонарика остановился, упершись в рыхлую землю заботливо вскопанной отцом Михаилом грядки, на которой в отсутствие хозяина уже дружно взошли какие-то бойкие сорняки. В мягкой почве глубоко отпечатались следы лап, которые ни с чем нельзя было спутать. Судя по этим следам, здесь действительно побывал медведь, но, к счастью, убрался восвояси — следы вели прочь от крыльца.

— Ушел, — сказал Завальнюк. — И на том спасибо. Было бы хуже, если бы вы вошли и застали его сидящим за столом или, к примеру, лежащим в постели… Такая, знаете ли, сказочка про Машу и медведя, только наоборот.

Шутка была столь же удачной, сколь и неуместной. Где-нибудь в Москве или хотя бы в Барнауле она бы наверняка прозвучала не так; здесь же, посреди тайги, на пороге наступающей ночи, эта шуточка вызывала содрогание.

Где-то в лесу протяжно крикнула, пробуя голос перед вылетом на охоту, ночная птица. В ответ раздался сатанинский хохот. Завальнюк вздрогнул, луч фонарика сместился сантиметров на двадцать в сторону.

— Это филин, — пояснил Холмогоров.

— Да знаю я, — сердито ответил заготовитель. — Просто никак не привыкну. Что за дьявольский голосок у этой птички! Хотите посмотреть, куда ведут следы?

— В лес, надо полагать, — устало произнес Холмогоров. — Вы что, хотите разбудить его, похлопав по плечу, и спросить, зачем он ко мне приходил?

Завальнюк негромко рассмеялся.

— Нет, — сказал он, — это было бы уж чересчур даже для меня. Но надо же убедиться, что он ушел, а не поджидает вас где-нибудь за углом бани или, гм… в каком-нибудь другом, более посещаемом и уединенном местечке.

— Ну, это все-таки медведь, а не наемный убийца…

— Как знать, как знать. Вы идете?

Холмогоров молча кивнул, соглашаясь, и подумал, что всю вторую половину сегодняшнего дня этот заготовитель вертит им как хочет, ухитряясь при этом с виду оставаться добродушным простачком.

Идя по медвежьим следам, они обогнули дом и вышли на зады. Косолапый не церемонился: он истоптал в огороде все грядки, а следы его когтей виднелись не только на входной двери, но и на оконных рамах, как будто медведь пытался пробраться в дом всеми мыслимыми способами. Холмогоров представил себе, как он бродил тут, вставая на задние лапы и заглядывая в окна, и от души порадовался своему отсутствию дома в этот волнительный момент.

Наконец Завальнюк отыскал след, уводивший прочь от дома, в сторону реки, и двинулся вдоль него, светя под ноги фонариком. Холмогоров шел за ним, от души желая, чтобы все это поскорее кончилось, как вдруг заготовитель остановился, едва не сбив его с ног.

— Вот те на! — сказал Петр Иванович, не обратив внимания на толчок. — Медведь-то наш не простой, а с фокусом!

Алексей Андреевич встал рядом и сразу же понял, что тот имел в виду.

Луч фонарика ярко освещал место, где косолапые медвежьи следы обрывались, превращаясь в нечто иное. Рядом с последним отпечатком когтистой лапы на рыхлой земле виднелись следы босых человеческих ног, а чуть впереди отпечатались две растопыренные ладони, как будто человек стоял на четвереньках. Дальше были только следы ног, которые ровной цепочкой пересекали огород и терялись в траве у забора.

В лесу снова раздался сатанинский хохот вылетевшего на ночную охоту филина, и Холмогоров заметил, как Завальнюк, вздрогнув, воровато перекрестился левой рукой — в правой у него был фонарик. Холмогоров не стал делать заготовителю пушнины замечание: его самого так и подмывало перекреститься.