Виириля проревел эти слова в своей обычной издевательской манере. Не хватало лишь заключительного хохота-ржания. Карьюла внезапно почувствовал, что способен на убийство. Тлеющее где-то в глубине души чувство, в силу которого он терроризировал всех подряд в своем окружении, теперь выкристаллизовалось в своей чистейшей субстанции — жажде разрушения и убийства. Присущее ему и всегда готовое вырваться наружу безумие наконец-то прорвалось, и никакие сдерживающие силы не могли ему помешать. Вот он! Вот эта рахитичная обезьяна, это олицетворение всяческой скверны, превратившей армию в скопище дезертиров! И он еще смеет улыбаться!

Виириля сорвал с плеча автомат, ибо в последнее мгновение ему стало ясно, что Карьюла сейчас будет стрелять. Это движение послужило для Карьюлы последним толчком, каплей, переполнившей чашу: он выстрелил Виириле в грудь. Колени у Виирили подкосились, и он упал наземь. Тело его еще некоторое время билось в конвульсиях, потом он затих.

Карьюла, тяжело дыша, ходил взад и вперед. Наконец голос вернулся к нему, и он хрипло крикнул:

— Солдаты! На основании военного закона я прлиговорлил прледателя к смерлти. Солдаты! Рлешается судьба Финляндии. Здесь и сейчас. Этот случай… Всякая мелочь имеет значение. Шутки в сторлону! Такая участь ожидает каждого бунтовщика.

Словно громом пораженные, смотрели солдаты друг на друга. Лишь хриплые выкрики Карьюлы нарушали тишину. Он вел себя как помешанный и свел на нет даже тот малый эффект, какой его поступок мог бы иметь при других обстоятельствах. Солдаты, хотя и не были в состоянии ясно осмыслить случившееся, однако нутром понимали, что Карьюла убил не по необходимости, а лишь в приступе безумной злобы. И не кого-нибудь, а Виирилю, самого храброго солдата роты.

Постепенно остолбенение солдат перешло в тихое неистовство. Кто-то просто стискивал зубы, кто-то судорожно сжимал в руках оружие. Один из них, находившийся чуть подальше, уже прицелился в Карьюлу, но не смог нажать на спуск. Другой закричал душераздирающим голосом:

— Сюда, русские!… Идите сюда!… Разбейте все!… Тут убивают своих! Сюда…

Солдат выл словно сумасшедший. Голосом, полным ненависти, страха и изумления, он звал на помощь, как смертельно напуганный ребенок. Это крик привел Карьюлу в чувство. Из его глотки вырвался животный рев. Он уже не мог остановиться. Как человек, которого ужас перед одним непоправимым злодейством толкает к совершению другого, еще худшего, Карьюла, услышав этот крик, снова впал в бешенство. Без сомнения, он убил бы и этого солдата, если б не танки противника, открывшие стрельбу. Снаряд, прилетевший из-за поворота шоссе, разорвался прямо под ногами у Карьюлы, и он упал.

Бегство продолжалось.

Карьюла пришел в сознание довольно быстро. Он попытался встать, но тут же снова упал — снарядом ему почти совсем оторвало ногу. Тогда он сел, упершись руками в землю, и заревел:

— На позиции! Черлт поберли! Остановитесь! Помогите мне занять позицию, черлтовы трлусы, и дайте мне автомат…

В его голосе не было ни намека на слабость, никаких просительных интонаций. В нем, как и прежде, слышались властность и бешенство. Он снова попытался было встать, страшно ругаясь и ревя от ярости и боли. Старания его напоминали предсмертную борьбу подраненного дикого зверя: злоба на всех и вся и безмерное отчаяние перед собственным бессилием. Впоследствии пулеметчики сравнивали его с Лехто. «Будь Лехто подполковником, он вел бы себя так же», — говорили они.

Может быть, кто-нибудь и нашел бы нечто достойное восхищения в этом озверевшем солдафоне. Однако тем,кто наблюдал его упорные попытки встать, было не до восторгов. Они ненавидели Карьюлу люто и непримиримо.

— Вой сколько угодно, никто тебе не поможет, — крикнул один из пробегавших мимо солдат.

— Всадите в него очередь, — добавил другой.

— Мы не сестры милосердия…

Одним из последних мимо прошел Рокка. Он не видел самого происшествия, но быстро обо всем догадался. Как раз в тот момент Карьюла вторично потерял сознание. Из танка продолжали стрелять, и все попадали на землю. Рокка обхватил тяжелое тело раненого и оттащил его в укрытие у шоссе.

— Дальше не понесу, — сказал он. — Ты поставил себя вне людских законов, вот и заботься о себе сам.

Два офицера второй роты подняли Карьюлу и несли его до тех пор, пока не повстречали санитаров. Тем волей-неволей пришлось принять ношу, и весь путь они сопровождали градом ругательств, ничуть не стесняясь шагавших рядом офицеров.

Батальон отступал. Солдаты из заслона Ламмио после короткой перестрелки также присоединились к массе бегущих. Боевая группа сдала позиции. Настроение у солдат было такое, что батальон, возможно, вообще разбежался бы, если б не дошел тем временем до прежней государственной границы. После этого боевой дух солдат начал понемногу подниматься. Им дали отдохнуть и даже не устраивали никаких допросов. Преступление, собственно, состояло в отдельных репликах и отказе помочь Карьюле. Но и тут все зависело от того, как взглянуть на дело, ибо при паническом бегстве раненых оставляли и прежде. По всей видимости, наиболее удобным для всех сочли предать это дело забвению.

Когда батальон после отдыха вновь ввели в дело, он довольно бодро перешел в наступление. Прежней безучастности как не бывало, солдаты вновь показали себя энергичными и инициативными. Никто не произносил высокопарных фраз, и едва ли сами солдаты замечали происшедшую перемену. Просто теперь, когда под ногами была родная земля, они искренне считали войну оборонительной, а защиту отечества-своим долгом.

Начались бои за линию U, и противнику вновь пришлось изведать, каково это — до крови биться головой о стену.

Рокка был озабочен.

Он ходил вдоль позиции своего взвода из конца в конец, взад и вперед. Точнее сказать, это уже был не его взвод, ибо сегодня из тыла прибыл прапорщик, которого и назначили командиром третьего взвода. Тем не менее на Рокке лежала тяжелая ответственность, ибо положение было серьезным. За их спиной протекала река. На той стороне сооружали новую оборонительную полосу, и они должны были как можно дольше удерживать предмостный плацдарм, чтобы выгадать время на сооружение укреплений.

Утопив в озере пулеметы, их пулеметная рота теперь воевала как обычная стрелковая. В наличии оказался лишь один пулемет Мяятти. На днях во взвод опять пришло пополнение — три новобранца. Кроме того, к ним были переведены из обоза два человека, так что, считая вместе с пополнением, пришедшим к ним, когда стояли на речушке, во взводе теперь было восемь новичков — на взгляд Рокки, многовато неопытных. Хотя новобранцы были не хуже ветеранов, ибо человек получает свой характер при рождении, а не в армии, однако ввиду своей неопытности они могли поддаться панике, а как раз это и было то худшее, что может случиться с человеком при данных обстоятельствах.

Суси Тассу лежал в стрелковом окопе, выпуская изо рта клубы дыма, чтобы отогнать комаров. Рокка, проходя мимо, спросил его:

— А помнишь, Тассу, как мы мальчишками купались с тобой в Вуоксе?

— Еще как помню! Теперь мы Вуоксу, наверное, уж не увидим, Антти. В ней теперь полно трупов. Говорят, что вода течет в ней красная…

— Мы еще будем купаться в ней, не веришь?

— Если только нас раньше не убьют.

Они уже несколько дней сидели на сухом пайке, и новички прятали свои кусочки сахара в хлебные мешки. Рокка подмигнул им и сказал:

— Не прячьте сахар, ребята! Он намокнет и все вам испортит. Нам ведь скоро плыть.

— Не болтай вздора. Через этот ручеек мы легко перескочим, уж если придется.

Это сказал один из новобранцев, тот самый, что по прибытии на позиции попросил показать ему врага, чтобы поскорее убить его. Он сидел на земле и курил, глубоко затягиваясь, совсем как бывалый солдат. Фуражка у него была заломлена набекрень, все с таким расчетом, чтобы сразу было видно, что ее владелец — бесшабашный человек. Он и в самом деле был парень-огонь и слегка кичился своей смелостью. Рокка вспомнил, что фамилия его Асуманиеми, и то, как ответил тогда солдату в насмешливом тоне. Затем, правда, хотя и продолжал разговаривать с ним шутливо, насмешничать перестал. Уже в тот самый вечер, когда они отражали атаку поблизости от командного пункта Сарастие, парень убил трех солдат противника. Без фуражки — она свалилась у него в пылу боя — он стрелял с колена и при попадании каждый раз приговаривал: