— Ты можешь теперь идти один. Но если ты еще не чувствуешь себя достаточно уверенным, так и скажи. Никто тебя не заставляет. Я или Хиетанен охотно пойдем с тобой, если ты захочешь.

— Не надо, я справлюсь.

— Не сомневаюсь. Боюсь только, ты не представляешь, насколько это опасно, даром что кругом тишина. Не высовывай голову из окопа! Смотри только в перископ. И не стреляй зря. Не стреляй, если даже ты что-нибудь увидишь, разве что они попытаются пробраться на нашу сторону. Наблюдай также за своим непосредственным окружением, они очень ловки, когда хотят взять языка. Уже были случаи, когда они нападали сзади на часового среди бела дня. Но если что случится, не пугайся. Стреляй сразу без промедления и сохраняй спокойствие. Первый удар — залог победы. И не полагайся на то, что часовой от стрелков тоже наблюдает. Может случиться так, что он в свою очередь надеется на тебя. Я приду разок проверю.

— Я справлюсь, — уверенно сказал Хаухиа и собрался выйти из блиндажа на несколько минут раньше, чем следовало, не в пример ветеранам, которые всегда старались оттянуть смену на несколько минут.

— Помни, о чем я тебе толковал! — крикнул Рокка ему вслед.

— Большего нельзя для него сделать, — сказал Коскела. — Он хорошо проинструктирован.

Хаухиа сменял Ванхалу. Он бойко заступил на пост и важно заявил Ванхале, называя его по прозвищу, как это часто делал Рокка:

— Можешь идти, Отрастил Брюхо.

— Возлагаю на тебя ответственность за фронт. В убежище от осколков стоит «Старик Пекка»[27] только ты без надобности из него не стреляй. Иначе скоро станешь павшим героем. Лучше потихоньку расти себе в тишине, пока не дорастешь до грозного финского лесного воина.

Хаухиа повернул перископ. Он видел стрелковые гнезда противника, вырисовывающиеся на фоне мглистого вечернего неба. Казалось, будто все спит спокойно и мирно. Лишь издали, от Булаева, раздавался гул артиллерийской стрельбы, но он как-то не нарушал сонного спокойствия фронта. Вокруг же была какая-то мертвая тишина. Темные трупы перед позициями, казалось, лежат здесь с незапамятных времен, окаменелые, ставшие частью неподвижной природы.

Понаблюдав за местностью некоторое время, Хаухиа достал из-за пазухи лист бумаги и начал писать, подложив под него пачку сигарет. Всякий раз, написав два-три слова, он для очистки совести глядел в перископ. При этом он пересчитывал трупы, чтобы убедиться, что их число не увеличилось и между ними не затесались живые, поджидая удобный случай. Ему доводилось слышать такие истории.

Внезапно на Миллионном разорвался снаряд, и Хаухиа пригнулся, но, вспомнив про вчерашний вечер, тотчас распрямился. Вслед за первым там с интервалами в полминуты разорвалось еще более десяти снарядов.

Хаухиа перестал писать и начал рассматривать пулемет. Пулемет был тих и нем. Этот неодушевленный предмет казался Хаухиа именно немым, потому что он наделил его в своем воображении даром слова, как будто пулемет был легендой во плоти. Хаухиа попытался воссоздать в своем воображении эту легенду, но она получалась у него какой-то фальшивой, далекой от действительности; такими легендами кормили непосвященных военные корреспонденты. Ом не видел за пулеметом напряженного, неестественно искаженного лица, не слышал ни хриплых, испуганных криков, ни команд, ни истерических ругательств и проклятий, ни стона Кауконена, когда тот, мертвый, уткнулся лицом в те самые рукоятки, которые он, Хаухиа, сейчас рассматривал. Он ничего не знал о той дождливой, темной осенней ночи, когда пулемет лежал на глинистой тропе, где были убиты Лехто и Риитаоя.

«Великолепная штука. Интересно, есть ли в кожухе вода? Вот было бы хорошо дать пару очередей», — подумал он.

Хаухиа заглянул в перископ и тихо вскрикнул. Возле одного стрелкового гнезда на той стороне двигалась каска. Вот она застыла на месте. Хаухиа рванул пулемет из укрытия и прошептал несколько раз, словно оправдываясь:

— Стрелять я не буду, просто на всякий случай.

Он снова глянул в перископ. Каска была на прежнем месте. Некоторое время в его юной душе боролись охотничий азарт и страх ослушаться приказа. Затем он взобрался в одно из стрелковых гнезд и осторожно поднял голову.

— Лишь на секундочку… Они не успеют… Прикрою спереди веткой… Им оттуда не видно…

Он ткнул можжевеловую ветку в пулеметное гнездо, потом вдвинул в гнездо пулемет и дрожащими руками попытался навести его на каску. Он еще успел почувствовать сильный удар в голову, потом в глазах зарябило, и он замертво упал на дно окопа.

Во время побывки Ванхалы на родине в его патефон вставили новую пружину, там же обзавелся Ванхала и новыми финскими пластинками. Как раз сейчас солдаты проигрывали излюбленную песню «Жизнь в окопах». Рахикайнен лежал на нарах и подпевал:

У Рахикайнена был хороший голос, и даже высокие ноты он брал без особого напряжения, только чуть-чуть морщил лоб. Зато Ванхалу очень смешили наивно-сентиментальные слова песни, а также то, что продувной Рахикайнен пел их так самозабвенно:

Рахикайнен вдруг прервал песню. Желая показать, что, несмотря на его увлеченность, песня не берет его за душу и его волнуют более серьезные вещи, он сказал:

— Нет, теперь мне надо осмотреться на участках соседей. У нас уже все мало-помалу обзавелись кольцами. Сколько у тебя готовых?

— Заканчиваю восьмое. Что мне на нем выгравировать? «На память о 1942-м» или «Свирь, 1942-й»? Слушай, Рахикайнен, нам нужен новый образец. Тогда кольца опять пойдут и на нашем участке. Все новые вещи идут хорошо.

— Мы можем выгравировать льва с нашего герба.

— Скопировать с монеты в пять марок. Но тогда кольца будут стоить на пять марок дороже.

— Это пойдет. Главное, чтобы ты выдавал чистую работу.

Рокке хотелось бы и дальше продолжать эти разговоры о любимой работе, как вдруг зазвенел колокольчик. Проволока, ведущая на позиции, пришла в движение.

Коскела встал:

— Что-нибудь с парнем?

— Тревога!

Поднялась суматоха. Солдаты надевали сапоги, разбирали из пирамиды винтовки и выбегали в окоп. Хонкайоки подхватил лук и стрелы, но все же взял с собой и винтовку. Ванхале вспомнилась песня, которую только что пел Рахикайнен, и он, выбегая, со смехом сказал:

— Свалка началась. Наш путь к сражениям ведет, хи-хи-хи.

Блиндаж опустел. Они так спешили, что даже не вспомнили о патефоне, который продолжал играть. «Жизнь в окопах» кончилась, и теперь иголка впустую ходила по пластинке: скрип-скрип-скрип…

Выбежав из блиндажа, солдаты быстро сообразили, что никакой атаки со стороны противника нет, ибо в этом случае был бы поднят по тревоге весь взвод. Значит, дело шло только об их часовом. Первой их мыслью было, что неопытный Хаухиа чего-то испугался и поднял тревогу, но часового от стрелков на посту не было, и тогда они поняли, что произошло что-то серьезное.

— Что там случилось? — спросил Коскела, предчувствуя недоброе. Лицо часового, который шел им навстречу по окопу, все объяснило: часовой был серьезен и чуть бледен. Нарочито грубым тоном он сказал: