Под рухнувшей на землю палаткой лежал третий труп. Это был солдат Кайвонен из четвертого отделения. В сжатой в кулак руке нашли три сотенные бумажки и пять карт.

— Какие карты?

— Четыре туза и дама.

— Черт побери!

— Вот это игра. При таких-то картах и я бы сыграл на свое местечко в небесах.

— А господь сыграл джокером.

Они были совершенно серьезны. Никто не улыбался, свое удивление они выражали так почтительно, словно читали «Отче наш». Но как только трупы унесли, гнетущее чувство начало рассеиваться. Они старались казаться жизнерадостнее обычного. Послышались беззаботные шутки: «Ребята отправились в батальон, где носят белые тапочки… Двум смертям не бывать, а одной не миновать… Больше-то ничего не потеряли, кроме той души, что при зачатии была получена».

Но об участи фельдфебеля сожалели. Никто не держал против него зла, более того, еще в начале боев он завоевал настоящее расположение солдат, особенно когда они заметили холодное отношение фельдфебеля к Ламмио, вызывавшему всеобщую неприязнь. Было известно, что с началом мобилизации фельдфебеля хотели направить в тыл, но он наотрез отказался.

— Смерти пришлось поискать старика.

Трое мародеров все еще стояли на опушке леса по стойке «смирно». Только когда убитых унесли, Коскела обратил на них внимание и спросил у Хиетанена:

— Эти что, все еще стоят?

— Простояли всю бомбежку. Не ушли, хоть я и приказывал.

Коскела рассмеялся и приказал отменить наказание, но солдаты попросили разрешения отбыть его до конца. «Ну, если уж вам так хочется», — усмехнулся Коскела. Он сразу же понял весь комизм ситуации и остался доволен ею. Необходимо было преподать Ламмио урок, и Коскела охотно сделал это. Как бы мало ни считался Ламмио с другими людьми, он все же остерегался прямо обижать Коскелу. И все-таки Коскела испытывал к нему отвращение. С присущим ему здравомыслием он видел, какой ядовитый посев оставляет в сердцах у солдат каждый поступок Ламмио.

Когда два часа прошли, трое приятелей появились в палатке. Лехто был молчалив, но по его лицу все время блуждала мрачная ухмылка.

— «Надо выдержать до конца», — сказал мне однажды Каарна. Старик знал, что говорил, и был верен своим словам. Но этот чертов попрыгун заслуживает разве что кулаком в глаз. Да так, чтобы и на рождество синяк не прошел. Чтобы он немножко в рождественский вечер повертелся.

Рахикайнен бахвалился своим геройством, хоть во время бомбежки и согнулся в три погибели:

— Не стоит перед смертью раскланиваться. Если каждому кивать, кто большой шум поднимает, век шею не разогнешь. Теперь уж со старыми грабежами разобрались, так что пора новые начинать. Если только здесь останемся, то надо будет заняться добычей. Ты, Коскела, это дело прикроешь, я в голоде жить не собираюсь.

— Ну и здоровое же это облако, которое от бомбы-то, — заметил вдруг Мяяття. Это занимало его больше всего.

Время отдыха затянулось надолго. Из попытки Ламмио навести порядок по части дисциплины ничего не вышло, потому что солдат было запрещено попусту утомлять. Угроза Рахикайнена относительно добывания провизии осуществилась, и Коскела в самом деле согласился использовать свое положение, чтобы помочь ему в этом. Он хорошо знал, что Рахикайнен где-то ворует продукты, но он так же хорошо знал и то, что солдаты действительно страдают от нехватки еды. Паек кое-как сохранял силы взрослого солдата, но растущим юнцам его явно не хватало, они расходовали свои «накопления» и поэтому худели. Коскела знал также, что сами кладовщики на продовольственных складах вовсе не ограничивают себя обычным пайком, поэтому он в глубине души желал Рахикайнену успеха и взял его своим вестовым после гибели Салонена. Вернее, с этого момента Коскела перестал держать специального вестового, поскольку он не был ему нужен, но Рахикайнена он оставил в этой должности, чтобы у того было больше возможностей передвигаться. «По поручению прапорщика Коскелы», — был обычный ответ Рахикайнена, если кому-нибудь случалось поинтересоваться его похождениями.

Строгое наказание солдат-пулеметчиков, вылившееся в двухчасовое стояние по стойке «смирно» под бомбежкой, стало известно всему полку и, естественно, по мере распространения слухов превратилось в значительное событие. Сам командир батальона заинтересовался им и однажды, расхаживая по палаточному городку, обратился к Лехто:

— Так это вы стояли по стойке «смирно»?

— Я и двое других, господин майор.

Сарастие благосклонно улыбнулся:

— Вот как. Если уж начинаете искать приключений, так старайтесь по крайней мере не погореть. Нарушать можно, но попадаться запрещено под угрозой наказания.

Уходя, он заметил адъютанту, желая показать, насколько он проницателен:

— Даже со стороны видно, что этот парень просто стальной. Он обладает истинно финским нутром, ненавидит все над ним стоящее. Эти твердость и сила — на вес золота. Ламмио только попусту раздразнил его. Его замашки не всегда сочетаются с требованиями момента. Я обращал на это его внимание, но Ламмио трудно заставить понять такие вещи, хотя вообще-то он способный офицер. Я помню, что Каарна в свое время говорил об этом парне и предлагал послать его в офицерскую школу. Он совершенно справедливо мотивировал свое предложение тем, что характер этого солдата обладает исключительной ценностью. Находясь в подчиненном положении, этот солдат все время бунтует, в положении же, соответствующем его данным, он будет действовать исключительно успешно.

— Совершенно верно, — охотно подхватил разговор адъютант. — В этом случае явственно выявляются агрессивные наклонности человека. Если их подавлять, они выльются в бунтарство и враждебность. Если же с ними верно обращаться, то их можно направить на пользу обществу.

— Именно так. Каждое общество должно уметь действовать надлежащим образом. Как много ненависти можно было бы направить на полезную деятельность. Той ненависти, которая сейчас разъедает общество изнутри.

Майор замолчал с таким видом, который заставил умолкнуть и адъютанта. В глазах Сарастие появилось выражение глубокой сосредоточенности. Казалось, он размышлял о мудрых вещах, в действительности же не думал ни о чем, ощущая лишь удовольствие от самого себя и своих только что произнесенных слов, содержащих в себе такую глубину. Сарастие вовсе не довольствовался идеалом «прямолинейного» офицера, который просто хорошо справляется со своими обязанностями. По его мнению, офицеру совершенно необходимо гораздо шире понимать мир. Так, например, как понимает его он сам. Его мысли не мчались по обычной, доступной батальонному командиру колее. Он много читал из военной истории и умел размышлять о войне в более широких масштабах.

Он подумал о предстоящей вечером раздаче наград и ощутил удовлетворение при мысли, что и сам получит крест Свободы.

Вечером батальон действительно собрали для церемонии награждения. Командир полка лично прибыл для вручения медалей. Вначале он произвел смотр батальона, стараясь взглянуть на каждого солдата и словно пронзая его своим взором. Одно из достижений армейского воспитания заключается в том, что личность, которую надлежит считать находящейся почти в здравом уме, может без смеха выполнить такую задачу — расхаживать вдоль рядов и, сдвинув брови, вперять свой взор в людей, натыкаясь в ответ лишь на колючие взгляды, словно стремящиеся выразить живущее в каждом из солдат недовольство.

Потом полковник произнес речь. Он старался придать своему голосу некий товарищеский тон, старался говорить красиво и в то же время мужественно:

— Ребята! Сейчас мне представилась первая после начала войны возможность увидеть вас всех вместе, и я пользуюсь этим случаем, чтобы поблагодарить вас за все то, что вы сделали. Мне не нужно перечислять ваши деяния, поскольку вы знаете их сами и когда-нибудь они станут известны повсюду. Перед вами стояли трудные задачи, и вы прекрасно справились с ними. Полк уже успел оставить великолепный след на блестящих страницах славной военной истории Финляндии. И я совершенно уверен в том, что вы и впредь будете вписывать в нее новые и еще более великолепные главы. Я благодарю каждого из вас за мужество и отвагу, которые вы проявили, служа общему и дорогому для вас всех делу. Восхищение и преклонение наших друзей и страх наших врагов служат доказательством тому, на что способен финский солдат, когда он берется за оружие, чтобы защитить мир своего дома и своих близких. Так мы будем действовать и впредь. Наш меч будет разить до тех пор, пока безопасность и независимость нашего народа не будут гарантированы. Мне поручено вручить как выражение национальной благодарности эти ордена тем, кто особенно отличился в боях.