— На кой черт тебе одеяло?

— Вместо постели. Кто же это согласится на голой-то земле?

Когда Рахикайнен ушел, Рокка сказал:

— Я уверен, что и это сойдет ему с рук. Он и воюет — до сих пор ни одной царапины. Такой уж он везун, что его пуля не берет.

— Я не хочу сказать о нем ничего плохого, но, честно говоря, не так уж часто он подставляется под пули.

— Это точно, — подтвердил Сало.

Однако Сихвонен, который сам не отличался храбростью, не был расположен к разговору о воинских доблестях и потому презрительно сказал:

— Не знаю… Мне кажется, людей, которые не ведают страха, просто не существует.

— Конечно. Боятся все, только одни умеют лучше других скрыть страх. Нет такого чертяки, который не боялся бы умереть.

Все с этим согласились, кроме Рокки. Он улыбнулся и возразил, подмигнув:

— Ну не скажите, ребята. Вот я, например, не боюсь смерти, потому что никогда ее не видел. Но давайте лучше послушаем музыку! Эй, Отрастил Брюхо, поставь «Катюшу»!

Ванхала достал патефон. Правда, пружина там была сломана, но Ванхала вращал пластинку пальцем, и это сходило. Ритм выходил немного неровный, однако в общем веселье никто этого не замечал. Запускали «Катюшу» и «Ударный батальон» — пластинки, названные ими так по наиболее четко различимым словам; некоторые пытались даже подпевать на ломаном русском языке.

В конце концов Ванхала устал вертеть пластинки, и солдаты продолжали празднество без музыки. Кто-то вспомнил, что, собственно говоря, справляют-то они день рождения Маннергейма, но за него не пили, приберегая брагу. При следующей круговой чарке о Маннергейме снова забыли. Однако Ванхала вызвался спеть песню в его честь, и, так как остальные были не прочь послушать, он начал:

— Это бунтарская песня, черт подери, — сказал Рокка, но Коскела велел Ванхале продолжать. Он отбивал такт рукой и местами даже подпевал. Коскела выучил эту песню еще мальчишкой: до того, как торпари[17] по закону стали самостоятельными хозяевами, семья Коскелы была изрядно-таки «красной». Сын приходского настоятеля, служивший в егерском батальоне, собственноручно расстрелял двух его дядьев на пригорке, где стояла больница, а его отец побывал в концентрационном лагере, из которого вышел только благодаря своему крепкому здоровью. Торпа[18] Коскелы находилась на земле прихода, и, к своей досаде, священник должен был примириться с тем, что этот «красный хулиган» вновь объявился живехонек в своих родных местах, выкупил торпу и зажил самостоятельным хозяином. После этого старый Коскела мало-помалу стал угасать; два его младших сына были убиты в Зимнюю войну, а старшего произвели в офицеры за геройские подвиги, молва о которых докатилась до его родных мест, и начиная с тех пор за могилами его дядьев, похороненных на пригорке, где стояла больница, начали ухаживать. Старый Коскела не видел ничего удивительного в возвышении сына — он сам был командиром роты в Красной гвардии, и не расстреляли его не потому, что он был плохим красным, а лишь по чистой случайности. Безусловно, сын унаследовал воинственность отца, его храбрость и твердость, а также ясный и спокойный ум.

Настоятель полагал, что род Коскелы заметно изменился к лучшему. И даже если бы он узнал, что Коскела теперь во хмелю напевает красногвардейскую песню, то, наверно, простил бы его. Странно было слышать эту бунтарскую песню из уст офицера, но Коскела попросил петь еще, и обрадованный Ванхала продолжал:

От смеха Ванхала не мог дальше петь. Слова «отребья» и «в бою не разобрать» смешили его неимоверно, и он повторял эти слова между приступами хохота.

Празднество продолжалось, пока была брага; время от времени они выбирались из палатки и устраивали веселье снаружи. То и дело запускали патефон Ванхалы или горланили песню. Коскела не пел, но тем настойчивее требовал этого от других. Он слушал увлеченно, как если бы этот рев был самой замечательной музыкой. Трезвый, он не интересовался ни пением, ни стихами, и его познания по этой части были слабы. Он даже не знал названий песен и поэтому просил:

— Братцы, ту, что про «лотту Лункрени» и коней в конюшне у стены.

Страшный рев нескольких глоток потряс воздух:

Отголоски песни разносились по лесу и смешивались с погромыхиванием батарей, салютовавших в честь маршала.

— Поставь «Катюшу», Отрастил Брюхо! Поставь, а я станцую. Станцую, как Веерукка в Петрозаводске… Помните, братцы?

Хиетанен достал из бумажника Верин значок и заорал, покачивая головой:

— Я помню!… Я помню! Значок… Смотрите, ребята!… Я помню все!

Ванхала поставил пластинку, и Рокка стал танцевать, удивительно верно воспроизводя движения Веры и выказывая недюжинное танцевальное мастерство. Внезапно Хиетанен развел руками, заорал:

— Ха-ха… Послушайте, все… Перед вами выступает великий оратор… Я — защитник отечества. Мы хотели лишь одного: строить спокойно на этой земле бани и избы… Ха-ха… Тра-ля-ля… Нияме — большой бык шел по горке Сантаранта и раскачивал своими большущими причиндалами. Блаженны дубы — они не тонут…

А Рокка кружился все быстрее и быстрее:

— Катюша, Катюша. Ну, черт, вот это веселье!… А Суси Тассу в отпуску. Он привезет ог моей старухи посылку. Катюша… Катюша… Ну, видишь, как я танцую, Хиетанен?

Но тот утратил способность что-либо понимать. Он покачивался, разведя руки в стороны, и кричал:

— Глядите, братцы! Я самолет. — Затем принимался жужжать: — Братцы, вот летит «мессершмитт».

На этом месте патефон замолк, и Ванхала вне себя от восторга присоединился к Хиетанену.

— «И-16» заходит слева, мотор ревет на полных оборотах, па-па-па. Ожесточенный воздушный бой… Заоблачные братья в вихре боя… па-па-па-па-па… последние рыцари войны, па-па-па-па!

Они кружились, разведя руки в стороны, жужжали, подражая звукам боя, а Ванхала кричал:

— Героизм в небесной синеве… Завывают моторы, внимательно глядят глаза, руки крепко держат штурвал, железное мужество в сердцах — наши доблестные летчики устремляются на стервятников врага… Па-па-па-па-па…

Хиетанен споткнулся о пень, упал да так и затих, не в силах подняться. Ванхала дал вокруг него великолепный круг с завывающим мотором и крикнул:

— Раскрывай парашют. Твой самолет падает, хи-хи-хи.

— Самолет падает… Все вертится. Все кружится перед глазами, — запинаясь, бормотал Хиетанен и судорожно цеплялся за траву. А Ванхала кричал ему в ухо:

— Ты в штопоре… Прыгай… Нет, ты уже не сможешь.

Однако самолёт Хиетанена с бешеной скоростью продолжал падать, кружась и переворачиваясь. Пилот уже не мог выполнить прыжок и провалился вместе со своей машиной сначала в туман, а потом в кромешную тьму. Ванхала оставил его на произвол судьбы, разочарованный, что бой так скоро закончился.

В сторонке, вокруг костра, сидели Мяяття, Сало и Сихвонен. Сало, взлохмаченный, с волосами, упавшими на глаза, втолковывал своим дружкам:

— У нас в приходе, правда, есть блуждающие огни…

Сихвонен отвернулся и махнул рукой, словно отгоняя комаров: