К а р о л а. Книга уже у него. И в твоих поучениях он вряд ли нуждается. Жду вас завтра к кофе, доктор. Спокойной ночи.

Д о к т о р. Спокойной ночи вам обоим.

Уходит в сопровождении Каролы через первую дверь. Андерсон один. Он вновь раскуривает сигару, прислушиваясь к шуму моря. Шторм усиливается. Потом он подходит к барометру, висящему слева от двери его комнаты, и слегка постукивает по нему пальцем. К а р о л а  возвращается.

К а р о л а. Разве я не вправе была рассчитывать, что ты мне первой предложишь прочесть твою книгу?

А н д е р с о н. Для тебя в ней нет ничего нового.

К а р о л а. Твоя правда — моим мнением интересуются в последнюю очередь, в этом и впрямь для меня ничего нового нет.

А н д е р с о н. В книге ничего нового нет.

К а р о л а. Тогда зачем ему ее читать? Ведь и он знает твою жизнь наизусть.

А н д е р с о н. Как-никак он человек посторонний. Не так неловко, как перед родной дочерью, если рукопись… Ну, если она получилась скорее наивной, чем интересной. Не очень-то приятно разоблачаться перед собственной дочерью… Говоришь, у нас на ужин грибы? Тогда я ставлю бутылку отличного аквавита. (Достает бутылку и рюмки.) Честно говоря, от красного вина меня уже тошнит. Если доктор его обожает, это еще не значит, что я должен терпеть и страдать.

К а р о л а. А он терпеть не может сигар. И курит их ради тебя.

А н д е р с о н. Это называется христианский компромисс. (Наливает.) Твое здоровье, Карола.

К а р о л а. Через три четверти часа ужин будет готов. (Составляет бутылки и рюмки на поднос и поворачивается к двери.)

А н д е р с о н. Почему ты никогда никого не позовешь в гости?

К а р о л а. Что ты сказал?

А н д е р с о н. Эта отрезанность от жизни… Ты всегда меня стеснялась. Если хочешь, пригласи кого-нибудь, ну хотя бы из деревни. Разве у тебя нет подруги?

К а р о л а. Ты что, издеваешься? Теперь вдруг кого-то пригласить? Впервые за тридцать лет?

А н д е р с о н. За пятнадцать — не так ли? Пока я еще плавал — как-никак до шестидесятого года, — ты вряд ли изображала из себя монашенку.

К а р о л а. Это… Это просто подло с твоей стороны. Я поступаюсь всем ради тебя, ради твоего покоя — а ты? Прости. Наш долг — ладить друг с другом. (Делает шаг к двери.)

А н д е р с о н. Неужели у тебя никого не было все эти годы?

К а р о л а. Тебя это не касается.

А н д е р с о н. У меня было бы легче на сердце.

К а р о л а. Прошу тебя никогда не затрагивать эту тему. (Ставит поднос на стол.) Я бы вообще предпочла, чтобы ты не мешал мне оставаться в убеждении, что все, что было, было правильно. Не хочу не спать ночами, представляя себе, как бы сложилась моя жизнь, не решись я посвятить себя заботам о тебе и твоем доме. Существуют тысячи других способов построить свою жизнь, но я выбрала этот. И ни на что не жалуюсь. А дружить с женщинами из деревни — нет уж, извини. Меня отнюдь не тянет водить знакомство с кем-либо из них. Только и разговору что о ссорах с мужьями или неладах с детьми. Нет ничего скучнее, чем замужние подруги. И отвратительнее, чем одинокие.

А н д е р с о н. Это как посмотреть.

К а р о л а. Прошу тебя, отец. Мне было бы крайне неприятно, если бы доктор ненароком оставил твою рукопись у любезной его сердцу кухарки. И если именно этот стиль ты теперь проповедуешь, завтра над нами будет смеяться вся округа.

А н д е р с о н. Боишься за мою репутацию?

К а р о л а. Просто стараюсь сохранить то положение, которым мы оба дорожим. На это мы положили немало сил. И я не меньше, чем ты.

А н д е р с о н. Позади лес, впереди море. Прочная крыша, крепкие стены. Тепло. Есть и еда, и выпивка. Книги. Доктор, обожающий красное вино и считающий себя философом. Ни честолюбия, ни тщеславия, ни назойливых посетителей. Полный покой. И умница дочь.

К а р о л а. Я не умница.

А н д е р с о н. Но ты не религиозна — значит, умна. Нам повезло друг с другом.

К а р о л а. Тебе лучше знать. Ты видел мир.

А н д е р с о н. Я и знаю, хотя мира не видел. Одни гавани — это еще не страны. Моряков, как и нищих, не пускают дальше порога. Разве что научился шире смотреть на вещи. Умею отличать существенное от несущественного. Этот дом — наше последнее судно, и у команды нет причин сетовать на судьбу.

К а р о л а. У капитана их тоже нет.

А н д е р с о н. Да, у капитана тоже. Я благодарен тебе за твою преданность. Меня огорчает только, что она, по-видимому, стоила тебе больших усилий. Но с другой стороны, я ведь не принуждал тебя жить в этой глуши.

К а р о л а. И отпустил бы меня на все четыре стороны, как только бы я запросилась. Не стоит ворошить все это теперь. Я тоже благодарна тебе за твою преданность. Вдовцы обычно женятся вновь.

А н д е р с о н. Я никогда не был авантюристом.

Луч карманного фонарика шарит снаружи по окну.

К а р о л а. Там кто-то есть.

А н д е р с о н. Не двигаться! У нас горит свет. Что за идиотизм — светить в освещенное окно.

К а р о л а. Кто-то ищет дорогу.

А н д е р с о н. Скорее — телефонный провод.

К а р о л а. У нас нет телефона.

А н д е р с о н. Теперь тот, с фонарем, тоже это знает.

К а р о л а. Ты говоришь так, словно его ждал.

А н д е р с о н. Не знаю, кого я ждал. Но сегодня мне не по себе.

К а р о л а. Где твой пистолет?

А н д е р с о н. Нет его у меня. В тумбочке. Пусть себе лежит.

В дверь стучат.

Открой.

Карола уходит, унося поднос.

Ветер будит покойников. Они делают перекличку. Одного не хватает. Вот уже больше тридцати лет одною не хватает при перекличке. Точнее — тридцать один год. Ненавижу осень, туман, шторм, вонючие водоросли ну берегу. Сезон самоубийц. (Записывает эти слова в блокнот.) Сочинительство искажает все естественные проявления чувств. Но это я прочувствовал, черт побери!

Входят  К а р о л а  и  Х о п п е. Хоппе — молодой человек в темно-сером комбинезоне и заляпанных грязью сапогах. Поверх комбинезона — кожаная куртка на меху вроде тех, что носят летчики, и вязаный шерстяной шлем.

Х о п п е. Привет, капитан.

А н д е р с о н. Куда это вы в такую темень? Рюмку водки для господина Хоппе, Карола.

Х о п п е. Нет. Я за рулем.

К а р о л а. В самом деле не хотите?

Х о п п е. Мало мне двух проколов в правах?

К а р о л а. Ну, как знаете. (Уходит.)

А н д е р с о н. Сигару?

Х о п п е. Разве уж сигарету. Свои есть. (Закуривает.) Разрешите? (Садится.) Аварийная служба, капитан. Проверяю провода. Вашему каштану давно пора верхушку сбрить. Обещают десять баллов. Это как минимум. Вам бы надо подземный кабель.

А н д е р с о н. На три километра?

Х о п п е. Подключитесь к армейскому.

А н д е р с о н. Шутник.

Х о п п е. Я серьезно. Уж больно вы на отшибе.

А н д е р с о н. На случай аварии держим керосиновый лампы.

Х о п п е. Не в том дело — вы ведь здесь совсем одни? Одни. А преступность растет. К примеру: знаете, сколько нынче грабежей и воровства? То есть я хотел сказать — краж? Жуткое дело, капитан. Прямо жуть.

А н д е р с о н. Судя по газетам, у нас нет ни краж, ни грабежей.

Х о п п е. Расскажите кому другому, только не народному дружиннику. К примеру: колпаки с автомашин.

А н д е р с о н. У нас нет машины.

Х о п п е. А эти карты — они ценные?

А н д е р с о н. Да что вы, Хоппе. Это мореходные карты, лоции. Семнадцатый и восемнадцатый век. Седая старина.

Х о п п е. Старинное-то как раз и ценится. С руками рвут. Жуткое дело, капитан. Прямо жуть. К примеру: угольные утюги, бочонки для масла, образа богоматери. Зачем развесили по стенам, раз они старинные? Опасно.