Б а л ь р ю с. Все наш эгоизм проклятый. Раньше мы были маленькими людьми, неразвитыми, презираемыми, ну и сидели — тише воды, ниже травы. Нынче мы выросли, у каждого в петлице по ордену, а все равно — своя рубашка ближе к телу, сидим да помалкиваем. Когда Виктория председателем стала, я с нее глаз не спускала. Хорошо помню, как впрягала она нас в работу. К любому умела найти подход, личную выгоду не боялась каждому посулить. Одним — для семьи, другим — для мошны, третьим — для славы. Помню я, затаясь, выжидала: как она ко мне подкатится? На какую приманку захочет поймать тетушку Бальрюс? Посулит птицеферму? Телятник? Или бросит на картошку? На такое я бы не клюнула. И вдруг она невзначай спрашивает, не соглашусь ли я заведовать гостиницей? Это в Риме-то? В богом забытой, захолустной дыре? Не сегодня и не завтра, отвечает она, помоги пока тут и там, чтобы зарплата тебе шла, а уж к юбилею нашей республики получишь ключи от гостиницы: мы ее обязательно построим, и гром меня разрази, если я тебя обману. Знала ведь, что в молодые годы я была в услужении у хозяина отеля. Поэтому и решила, что с небольшой гостиницей я справлюсь. Ну ясно, я молилась на нее. Да и все тоже. Но вот ей туго пришлось, а нам хоть бы хны, не наша печаль. Скажу по секрету, ведь Шокнехт напомнил ей о муже, душу ей всю перевернул.

Ф о н  Г е й д е н. Я этого не подозревал. И все же вам не в чем винить себя. Чужая душа — потемки. Хорош бы я был, выставь для обозрения свою душу. Из одного приличия пришлось бы ее прикрыть. В ней такой хаос, что никто, кроме меня, не разберется. Но нет времени разложить все по полочкам. Сколько мне еще жить осталось? Потом будет вдоволь времени навести порядок. В канцелярии всех святых или чертей — вероятны обе возможности — попрошу перо, чернила, белой бумаги в голубую линейку и день за днем, буква за буквой стану вносить ясность в неразбериху моей жизни. Не исключено, что в день Страшного суда архангел Гавриил нервно постучит в мою каморку, мол, скоро ли закончишь писанину. Ведь пишешь уже не первый световой год, пора бы точку поставить над своим земным бытием. «Еще недельку!» — крикну я. А пройдет неделя — «еще три дня!» А уж потом признаюсь: никак не кончу, все время что-то новое вспоминается. «Страшный суд начинается, — возвестит архангел, — отсрочки нет никому». «Раз пора настала, Гавриил, иду», — скажу я ему.

Б а л ь р ю с. Несимпатичен мне этот Шокнехт.

Ф о н  Г е й д е н. Нет, дорогая фрау Бальрюс, тысячу раз нет. В нем не было ни высокомерной снисходительности, ни эдакого похлопывания по плечу, ни надменного всезнайства. Дотошной любознательностью он грешил, от гладко постриженного газона мог прийти в восторг и говорил, не повышая голоса. В моей памяти он остался человеком воспитанным.

Б а л ь р ю с. А я натравила на него собаку.

Ф о н  Г е й д е н. То время прошло и быльем поросло. Собачья эпоха миновала.

Б а л ь р ю с. У меня теперь и щеночка нет.

Ф о н  Г е й д е н. К счастью для меня.

Б а л ь р ю с (открывает учебник и переводит). Когда Скруг проснулся, было так темно, что он, лежа в постели, едва мог отличить прозрачное стекло окна от непрозрачных стен своей комнаты.

Ф о н  Г е й д е н. Брависсимо!

Б а л ь р ю с. Страшно подумать о последствиях, если она уйдет.

Ф о н  Г е й д е н. Что же толкнет ее на такой шаг?

Б а л ь р ю с. Гнев. Тоска. Замешательство. Предчувствие меня редко обманывает.

Ф о н  Г е й д е н. Даже если бы она умерла, все должно идти прежним путем. И уж гостиницу наверняка не тронут.

Б а л ь р ю с. А для чего я учу английский? Из Африки к нам приезжали. Из Америки к нам прилетали. Ради того, что станет без нее, навряд ли приедут из Дрездена.

Ф о н  Г е й д е н. Настоятельно прошу вас не сеять паники.

Б а л ь р ю с. А у самого руки дрожат.

Ф о н  Г е й д е н. Бог мой, надо собраться с силами. Побороть волнение. Человек не принадлежит себе, вступив на столь ответственный путь.

Б а л ь р ю с. Сейчас Шокнехт уже прибыл на станцию.

Межа между деревнями Лютов и Мидельхаген. Д и н з е, р а б о ч и е  л е с н и ч е с т в а,  Ш о к н е х т,  т а к с и с т.

Под руководством Динзе рабочие обновляют старую изгородь и сооружают шлагбаум поперек пешеходной тропы.

Ш о к н е х т. Первоклассный лесоматериал.

Д и н з е. Немецкий дуб.

Ш о к н е х т. В копеечку влетел.

Д и н з е. Свой.

Т а к с и с т. Упустим поезд, товарищ Шокнехт.

Ш о к н е х т. А зачем вся эта ерунда? Как-никак сейчас тысяча девятьсот семьдесят второй год.

Д и н з е. Если верить календарю.

Ш о к н е х т. Обновляешь изгородь, которую завтра снесут?

Д и н з е. Которая завтра будет прочно стоять.

Ш о к н е х т. Я слышал, вы ведете переговоры.

Д и н з е. Вели. До вчерашнего дня. Мы ведь тебя знаем, товарищ Шокнехт. Изгородью мы подчеркиваем принцип добровольности. Граница есть граница. Я ведь не укрепляю ее, а только констатирую: кто хочет вести переговоры, должен иметь что предложить. Стало трудно различать, где чья территория. Вот я и подчеркиваю различие. Одни это делают мысленно, другие словами да окриком, а я с помощью шлагбаума. Наглядности ради. Человек я примитивный, люблю, когда все наглядно.

Т а к с и с т. Упустим поезд, товарищ Шокнехт.

Ш о к н е х т. И все — чтобы не создавать город?

Д и н з е. И все — наглядности ради. Видишь, да не вырвешь. За чужим добром не гоняйся с багром.

Ш о к н е х т. Все старое вспоминаешь, товарищ Динзе. Никто у тебя ничего вырывать не станет, если сам не захочешь отдать. А забор в наши дни — позор. Ты же современный человек. (Рабочим.) И вам не жаль тратить силы на такую ерундистику?

Д и н з е. Они глухонемые.

Таксист смеется.

Нечего смеяться над человеческими недостатками.

Ш о к н е х т. Посвятил вас Рим в свои намерения?

Д и н з е. С чего бы иначе мы закрыли границу?

Ш о к н е х т. План их вы видели?

Д и н з е. Не проходит заседания в районе, чтоб нам его не подслащали. Но на вкус и цвет товарища нет. Не люблю надругательства над природой. Ты сам-то план их смотрел?

Ш о к н е х т. Разумеется. Он хорошо продуман и реален.

Д и н з е. Зато нам и гротинцам он сулит синяки да шишки. Знаешь ли ты, что такое навозная жижа? Сразу можешь заказать себе местечко в морге. Озон — Риму, а всю вонь — нам.

Ш о к н е х т. Поселковый совет защитит ваши интересы, вы не останетесь внакладе.

Т а к с и с т. Упустим поезд, товарищ Шокнехт.

Ш о к н е х т. Успеем.

Д и н з е. Знаем эти штучки: сплошная липа. Нет, мы останемся деревней. Народ из городов к нам валом валит, свежим воздухом подышать хочет. Так зачем нам здесь город? Будущее принадлежит деревне, товарищ Шокнехт. В своем озере я вонючих отходов не потерплю. Да ведь и ты к нам приехал от города продышаться.

Ш о к н е х т. Как видишь, я уезжаю.

Д и н з е. Оставайся у нас. Лови рыбу сколько душе угодно, странствуй на здоровье, но не агитируй. Если станешь расхваливать планы Рима — скатертью дорожка. Ты ведь… действительно болен или как? Бросай якорь здесь. Может, у нас нет видов на будущее, но зато красивых видов у нас достаточно. Будешь жить тихо и спокойно. Правда, гостиницы нет, зато подходящая комнатка для приезжих есть. И трактирчик имеется. Хлеб у нас домашний, а картофель наш славится на всю округу. Кур рыбной мукой не кормим, так что яйца нормальные, угорь плавает у нас в воде, а не в нефтяных отходах.

Т а к с и с т. Угорь?

Д и н з е. Выгрузь-ка его чемодан из багажника, дружок.

Ш о к н е х т. Полегче на поворотах.

Д и н з е. Отсюда Рим выглядит иначе. Взгляни на него нашими глазами, и твое представление о нем станет полнее. И правильнее. Полентяйничай немножко: лень полезна для поправки. У нас здесь очаг эпидемии лени. Мы заразим тебя ею наверняка. Мы ведь последние из сибаритов. (Делает знак одному из рабочих.)