В городе театр был открыт круглый год, исключая дни Великого поста и ярмарки; спектакли шли три раза в неделю: в воскресенье, среду и пятницу; на Святой, Святках и Масленице — каждый день; на последней с четверга давались еще дневные спектакли. На Ярмарочном же театре с 8 июля по 8 сентября, не исключая суббот и Успенского поста, играли каждодневно[517].
Бенефисов с начала распутинского управленья театром давалось мало; их получали только артисты московские и петербургские, приезжавшие на ярмарку, да те из постоянной нижегородской труппы, которые не принадлежали к труппе Шаховского; потом антрепренер в знак своего особого благоволения стал назначать бенефисы Минаю Полякову, Вышеславцевой и еще некоторым.
Годовой абонемент состоял из ста номеров и весь выполнялся на городском театре. На него стоили ложи большие 400 рублей, средние 300 рублей и маленькие 200 рублей; кресла — 100 рублей ассигнациями; поспектакльная плата была в обыкновенные спектакли за ложи большие 12, средние — 10 рублей, кресла — 2 рубля 50 копеек и 3 рубля, партер — 1 рубль, парадиз — 50 копеек. Когда же ловкий антрепренер давал спектакли не в счет абонемента, для которых выбирал лучшие пьесы, обставляя их как можно тщательнее и роскошнее (впрочем роскошь костюмов не простиралась далее плису, мишурных гасов и такового же шитья), то цена на ложи увеличивалась несколькими рублями, а на кресла, партер и парадиз удваивалась; но публика не сердилась на антрепренера за эти контрибуции, налагаемые на ее любопытство, и постоянно наполняла театр до такой степени, что в нем часто недоставало мест. Это побудило Распутина переделать здание театра; сначала он уничтожил решеточные ложи, чем распространился парадиз, потом устроил бенуары и места за креслами: первые — между лож нижнего яруса, у входов в кресла (входы в кресла были с обоих сторон зала) и под губернаторской ложей; вторые — на месте партера, в замене которого была отделена часть парадиза, находящаяся прямо против сцены, и названа амфитеатром.
Распутин также переделал и Ярмарочный театр, в котором при князе Шаховском не было лож и верхней галереи; тогда за креслами был расположен партер, а за ним парадиз, в котором зрители должны были наслаждаться спектаклями стоя. Распутин устроил там ложи, верхнюю галерею, а над ней — парадиз; внутренность театра стала тогда и красивее, и удобнее для зрителей.
Спектакли, как в городе, так и на ярмарке, составлялись всегда из одной большой трехактной, или пятиактной трагедии, драмы, комедии, оперы или балета, также трехактного или пятиактного; после трагедий, драм, комедий постоянно давались одноактные комедии, оперы, водевили, балеты или дивертисменты; последние обыкновенно составлялись всегда из разных танцев и пения. Перед большими балетами давались одноактные и двухактные пьески, но перед большими операми — «Русалкой», «Невидимкой» и т. п. — и после них уже не давалось ничего.
Антрепренер умел угождать публике, а публика умела поддерживать его; в невыгоде были одни актеры княжеской труппы, которые получали очень ограниченное жалованье: так например, годовой оклад Миная Полякова не превышал 240 рублей, Вышеславцевой — 170 рублей ассигнациями. Впрочем, кроме жалованья все актеры и актрисы труппы Шаховского по заключенному в 1827 году условию получали от Распутина на содержание в месяц пуд ржаной муки, двадцать пудов крупы и деньгами 10 рублей ассигнациями.
Когда же кончился срок контракта, заключенного Распутиным с труппой, и когда актеры и актрисы получили полную свободу, то начали требовать от антрепренера большего жалованья и бенефисов, и многие оставили нижегородскую сцену. Авторитет ее был так велик в приволжском крае, что в Симбирске, Казани, Саратове и Ярославле антрепренеры театров считали за честь иметь на своих сценах нижегородских актеров, которых тамошняя публика принимала точно так же, как Нижний Новгород принимал московских и петербургских артистов.
Распутин, чтоб не расстроить совершенно своей труппы, в необходимости нашелся лучшим актерам и актрисам бывшей княжеской труппы платить огромное жалованье: так например, чтоб удержать в своей труппе Вышеславцеву, он назначил ей жалованья 3000 рублей ассигнациями и два бенефиса — один в городе и один в ярмарке. Но такие расходы не понравились расчетливому антрепренеру, и он в 1838 году сдал театр артисту императорских московских театров В. И. Живокини, который впоследствии передал его Кологривову и Вышеславцеву, а те передали Никольскому, который управлял нижегородской сценой до апреля 1847 года.
Это был третий и самый печальный период Нижегородского театра. Сначала Живокини принялся было улучшать труппу и давать роскошные спектакли, как по выбору пьес, так и по монитировке. В это время на нижегородской сцене появились превосходные декорации работы М. И. Живокини; в костюмах плис заменился настоящим бархатом и атласом, мишура — золотом и серебром. В то время дан был «Цампа» так отчетливо, что не только артисты, но и декоратор и машинист, наконец, даже и сам антрепренер были вызваны.
Переходя из рук в руки, Нижегородский театр падал ниже и ниже и при Никольском совершенно упал. Большая часть лучших актеров и актрис исчезли с его сцены.
Во время управления Никольского театром возобновлены «Волшебный стрелок», «Аскольдова могила» и другие оперы, но все это было, как говорится, из рук вон плохо и по монитировке, и по сюжетам. Из оперной труппы того времени без крайнего оскорбления вкуса можно было еще слушать Стрепетову и Кулешову (обе невысокие сопрано); первая с тем вместе была очень даровитая водевильная артистка. В этот же период нижегородская публика в первый раз увидела на своей сцене петербургских артистов: Максимова, Самойлова, Мартынова, Марковецкого, Смирнова, Славина и московского Бантышева; и тогда же вполне развились таланты Стрелковой, Соколова и Трусова, которые в продолжение этого девятилетия были главными деятелями на нижегородской сцене.
Стрелкова принадлежала к труппе князя Шаховского; при Распутине она играла в водевилях и некоторые роли в драмах, при Никольском же амплуа ее сделалось всеобъемлющим; так например, в начале спектакля она играла Марину Мнишек («Смерть Ляпунова»), или Амалию («Жизнь игрока»), а в конце — Матрену Марковну («Что имеем не храним») или Варвару Тимофеевну («Чиновник по особым поручениям»), В драме она редко была удовлетворительна и еще реже хороша, но в водевилях, на амплуа сварливых женщин среднего и низшего сословия не было бы ей соперниц на нижегородской сцене, да почти и вообще в провинции, если б она имела побольше вкуса и в порывах своих сценических гнева и сварливости помнила, что она на сцене, где на все есть условия и границы, за которые натура не должна переходить.
Соколов и Трусов поступили на Нижегородский театр еще при Распутине, по призванию. Первый начал было с драматических ролей, но скоро перешел на комические и водевильные. Амплуа его, как и Стрелковой, было обширно, но при всем наружном разнообразии своем имело внутреннее единство — комизм. Соколов играл старых волокит, молодых повес, чиновников-дельцов, мужей под башмаком, двусмысленных резонеров и вообще оригиналов и простаков, и везде был хорош, везде был встречаем и провожаем единодушными и вполне заслуженными аплодисментами. Лучшими его ролями были Флюгеров («Булочная»), Командор («Материнское благословение»), Жионвиль («Стряпчий под столом») и Морковкин («Что имеем не храним»); особенно в последней был он чрезвычайно хорош.
Трусов поступил прямо на амплуа jeune premier[518], потом начал являться на первых ролях в драме.
Этот артист также замечателен в своем роде, и едва ли где в провинции найдется ему соперник. Игра его в комедиях и водевилях свободна, благородна, манеры просты и изящны, без вычурности, которую большая часть провинциальных актеров, исполняющих роли светских молодых людей, принимают за ловкость — за bon ton[519]. В драме Трусов играл обдуманно, и если не всегда верно с характерами исполняемых ролей, то и без оскорблений вкуса самых разборчивых зрителей; в некоторых же драмах он доставлял им игрой своей вполне эстетическое наслаждение. К числу лучших драматических ролей его принадлежат роли Андрэ («Хохот») и Ирмуса («Хризомания»), Иногда необходимость, без чего едва ли существует одна сцена, управляемая антрепренерами, заставляла Трусова брать роли, основанные чисто на комическом элементе, но тогда уже он, как говорится, был не в своей тарелке: игра его становилась натянутой до невозможности.
