Деникин покровительственно качнул головой.

— У нас пока не так велика армия, чтобы рисковать ею на прямом ударе, как вы выразились, — сказал Деникин. — Запальчивость не всегда хороша, и храбрость главнокомандующего отлична от храбрости командира дивизии и от храбрости капитана гренадерской роты. Лавр Георгиевич, к сожалению, не всегда помнил эту истину. — Деникин допил чай. — Так вот какие дела, Никита Севастьянович…

Гурдай обидчиво возражал:

— Все же я не помню, Антон Иванович, чтобы значительные битвы были выиграны в результате донесений шпиков и лазутчиков. Я сторонник войсковой разведки, безусловно способствующей успеху боя…

— Кроме непосредственных боевых операций, существует еще политика, которую вам не советую игнорировать, — строго заметил Деникин, не любивший возражений. — Когда война перестает быть национальной, она становится классовой и, как таковая, должна иметь успех у населения. Кто убедит население, тот победит. К сожалению, в своем арсенале мы не имеем демагогического оружия большевиков, а нам до зарезу нужно равноценное оружие. И вы не представляете, как это трудно, весьма трудно, ибо его нужно не только отковать, но и изобрести. И тогда на помощь приходит вековая школа агентурной службы. Вспомните хотя бы такого агента, как Малиновский, о котором нам не так давно поведал Родзянко.

— Но Малиновский бесславно погиб, — сказал Г урдан.

— Вы имеете в виду его расстрел? — сухо спросил Алексеев.

— Безусловно.

— Казнь после долгих лет плодотворной работы не бесславна. Он выполнил свой долг и погиб. У живых обычно больше бывает неприятностей, чем у мертвых.

Деникин сочувственно кивал головой.

— Верно. Вот, например, у нас с вами, Михаил Васильевич. Надо ехать чуть ли не на поклон к главе «всевеселого войска». А вам, Никита Севастьянович, придется принимать делегации станиц и отделов, — Деникин посерьезнел, — но только в разговоре с ними, без… вы, конечно, понимаете, о чем я говорю? Мы, конечно, избавили бы вас от столь неприятных — и несовместимых с вашими принципами — обязанностей, — но что делать… С кубанцами должен говорить кубанец, а ваше правительство предпочло «степной глуши»— Новочеркасск… Вы готовы? — обратился он к Алексееву.

— Да, — сказал Алексеев.

— Я быстренько переоблачусь, и тронем, господа.

Степная дорога к Дону, к станице Манычской, где должно было состояться свидание Деникина с Красновым, имела славу небезопасной, и Романовский, кроме текинцев, выделил для сопровождения главнокомандующего еще сотню кубанцев, поручив общее командование Брагину.

Весьма польщенный назначением, Брагин рано поднял казаков, заставил почиститься и вывел на еще влажный от росы выгон. Он выделил старшиной Никиту Литвиненко, отличного служаку, известного ему еще по жилейскому полку, и приказал проверить четкость службы. Никита в течение двух часов добивался «четкости». Выстроив сотню, он подъезжал манежным галопом, кричал:

— Здравствуйте, орлы!

«Орлы» лихо кричали:

— Здравия желаем, ваш-выс-приц-ство!

Так продолжалось до тех пор, пока казаки не научились молодцевато и все сразу гаркать приветствие.

Когда Деникин вышел из штаба и, приняв рапорт Брагина, небрежно подкинул руку к шапке, здороваясь с конвойцами, они рявкнули так, что командующий вздрогнул от неожиданности. Оправившись, милостиво улыбнулся есаулу и сказал ему, как равному:

— Восстанавливаем армию?..

Деникин опустился на раскаленную кожу седла. Он не понимал прелестей верховой езды, но его воины, в большинстве конные, должны были видеть предводителя в седле. Алексеев и Кутепов уселись на тачанку.

Текинцы, державшиеся отдельной конвойной группой, хотели пристроиться непосредственно за Деникиным, но Литвиненко скомандовал, и его казаки оттеснили текинцев в хвост.

Текинцы заволновались, сгрудились в кучу, схватились за эфесы клинков. Рахмет подскочил к Литвиненко.

Алексеев кивком головы подозвал растерявшегося Брагина.

— Текинцев в голову, — сказал он, — это их право.

За околицей Деникин пересел в тачанку. Брагин попросил разрешения затянуть песню.

— Не советую, — Деникин поморщился, — у ваших казаков медные глотки. Зачем привлекать внимание противника.

Перевалив через железную дорогу, углубились в степь. Встречались редкие хутора-зимовники, косяки пугливых золотистых дончаков. На зимовниках стояли посты. Степь широко просматривалась кавалеристами Глазенапа и Покровского. На светло-голубом небе кружились барашковые облака. Впереди и по сторонам на расстоянии ружейного выстрела передвигались всадники головного и боковых дозоров.

— Предусмотрительный и осторожный офицер, — сказал Деникин, наблюдая за начальником конвоя, — вы хорошо сделали, назначив его, а не «печального хана» Резак-бек-Хаджиева. После смерти Корнилова он постепенно теряет ум. А этот Брагин, кажется, близок Гурда ю.

— Земляки, — ответил Алексеев и, помолчав, добавил — Есаул Брагин очень честно выполнил ряд моих секретных поручений. В частности, на него возложена связь с нашими людьми, приближенными к советским главкомам.

— Информация от… как его… Шаховцова?

— Да.

— Надо поощрять, Михаил Васильевич, — сказал Деникин, — тут следовало бы вэше личное представление. Чин есаула маловат для способного и преданного офицера… — Деникин приложил руку к шапке, вгляделся.

— Кто это?

По дороге, навстречу им, двигались подводы.

— Узнаем, — сказал Кутепов. — Вообще не опасно, поскольку пропустило охранение.

Брагин ускакал вперед. Вскоре вернулся, козырнул.

— Делегация прикубанских станиц, ваше высокопревосходительство. Возглавляет член Законодательной рады — Велигура.

— Почему же они отсюда? — спросил Деникин. — Кубань не в той стороне.

— В объезд.

— С хитринкой, — пояснил Алексеев, — мужички. И честь соблюсти, и капитал приобрести! Направляйте к Никите Севастьяновичу Гурдаю.

Лука внимательно и с некоторым волнением осматривал проезжавших генералов.

—: Нету сановитости, — сказал он Велигуре, — наш Никита Севастьянович от них отменней. Чего это у них ни лент нету, ни крестов? Не заслужили?

— Кто же в такую жару ленты цепляет. От крестов тоже груди печет, — ехидно вставил седой гунибовец.

— Они и без отличий как-ся обидно руки до шапок подкинули. Видать, гребуют нами, — со вздохом сказал кряжистый старик из Камалинской.

Резко вмешался Ляпин, не привыкший к такой непочтительности по отношению к военному начальству:

— А через чего они обязаны перед вами шапки ломать? Товарищам ворота отчинили, тетешкаетесь с ними. По моему разумению, слава богу, в кнуты нас не взяли.

— И верно, — строго произнес Велигура, — чего языки распустили? Чего же они, до вас в обнимку пойдут? Генерал — это не какой-нибудь подхорунжий.

Старики примолкли. Подводы тронулись к Мечетин-ской. Станица старикам не понравилась. Дома какие-то мелкие, зелени мало, амбары выкрашены только синим. Речушка — воробью по колено.

— Скушная у них жизнь, степовая, — сказал Лука, вздыхая и оглядываясь, — воды нету, тени мало. Найти бы нам нашего Никиту Севастьяновича, решить дела и, пока кубышки на плечах целы, — домой!

В Манычской прифронтовой повстанческой станице, расположенной на берегу Дона, Деникина встретил офицер-донец с двумя ординарцами и сопроводил к небольшому домику станичного атамана.

Краснов заставил ждать себя не больше двадцати минут, но и это промедление, по-своему истолкованное, покоробило щепетильного Деникина. И когда Краснов вошел в комнату, Деникин находился в сдержанно-взвинченном состоянии. Алексеев, с холодным бесстрастием наблюдавший их беседу, невольно вспомнил натянутую обстановку своей первой встречи с покойным Корниловым. И тогда и сейчас это было беседой двух претендентов.

На столе лежали заранее приготовленные карты, расписанные цветными карандашами. За окнами изредка ржали кони и слышались окрики конвойцев. Деникин, чтобы сразу же подчеркнуть германофильство Краснова, приступил к изложению своего недовольства диспозицией, о которой перед отъездом доложил ему Романовский.