Жизнь шла, и мир был горяч и приветлив. Из тропических стран снова налетели стаи дикой птицы и снизились на прикубанских чернолозных лиманах. А казалось, осенью их всех перебили охотники, развеяли ветры и снежные вихри суровых кавказских перевалов. Ночью, когда на лунном золоте плесов играли белобрюхие карпы, высоко в безбрежном небе курлыкали вечные странники — журавли, тяжело помахивая могучими крыльями. Шумели воды Кубани, кружились над крутояром пенные стремнины, и молочай на отслоенном гнилище вытягивал липкие растопыренные стебли. Гнилище могло вот-вот рухнуть, но молочай кустился и тянулся к солнцу. Поднимались степные травы, выжженные солнцем в прошлом году и до пыли затоптанные гуртами. И даже подшибленные морозами озимки поднялись и гостеприимно принимали грачиные стаи.

…Миша и Ивга выехали на дорогу, пробитую по днищу Бирючьей балки. Цвели пахучие терны и боярышники, и в лесу гулко куковала кукушка, уцепившись за причудливую ветвь засохшего дуба. Вот она смолкла и сразу как-то потерялась, словно превратившись в серый нарост на сухостое. Не успел Миша мысленно опросить: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?» — как она вновь закуковала, покачиваясь и взмахивая острым хвостом. Ивга рассмеялась…

— Ты чего, Ивга? — спросил Миша.

— Мы будем долго-долго жить, — сказала она, — ты слышишь, как долго она…

— Ты тоже загадала о себе?

— О нас обоих.

Она прислонилась щекой к теплой дробине, наблюдая ритмичное пошатывание железных люшней. Высокие стебли прошлогоднего конского щавеля, цепляясь за мажару, осыпали ее коричневым прелым семенем. Тягучая сладкая духота кружила голову.

— Только не говори Петьке, что мы вместе купались, — тихо попросила Ивга, — он будет смеяться.

— Не скажу, — строго пообещал Миша.

Кони споро одолели подъем. Засинела Золотая Грушка.

— Поедем туда, — предложил Миша, — ведь мы ни разу там не были вместе.

— Может быть, уже поздно, и ваши будут ругаться?

— Мы только поднимемся на курган и сразу же — вниз. А оттуда все равно есть хорошая дорога.

— А не сделаем мы крюк?

— Уж кто-кто, а я знаю, — и он наклонился к девочке и шепотом сказал — Ты узнаешь тайну Золотой Грушки.

Ивга принебрежительно пожала плечами.

— Слышала. Мне рассказал Петя.

— Петя? — поразился Миша. — Что же мог он рассказать?

— Петя говорил мне, что там закопали…

— Закопали? — спросил Миша, еле сдерживая волнение.

— Да, зарыли какую-то старую лошадь. Разве это так интересно?

— Значит, ты ничего не знаешь! — обрадованно воскликнул Миша. — То, что знаю я, не знать даже Хари-стову.

Он подстегнул лошадей. На курган вбежали, взявшись за руки. Обширная панорама открылась их взорам. Ивга остановилась очарованная и молчаливая. Увлажненная земля поднимала сочно-зеленые травы, усыпанные ярким пестроцветом. По степи передвигался косяк лошадей, сопровождаемый табунщиком. Алый верх шапки вспыхивал над воронеными крупами кобылиц-кабардинок.

— Хорошо, — тихо сказала Ивга, — просторно.

— А ты не хотела сюда, — мягко укорил Миша.

— Я беспокоилась о тебе. Почти полдня мы возвращаемся с вашего поля.

Миша притронулся к ее локтю:

— Ивга!

Ивга подняла голову, и они встретились глазами. Во взгляде ее и едва заметном подергивании губ он почувствовал какое-то нетерпеливое ожидание. С некоторого времени, оставаясь наедине с Ивгой, он чувствовал неловкость. Миша смутился; опустил глаза. Он видел, как поднимаются и опускаются ее маленькие груди, обтянутые ситцевой кофточкой, видел косички, упавшие на спину, примятые ленточки на них и беленькие пуговицы, натянувшие петельки. Кофточка становилась узка, — он заметил следы переставленных пуговиц.

— Почему ты молчишь? — тихо спросила Ивга.

Она прислонилась к его плечу. Миша снова смотрел на ее косички, петельки кофточки и мокрые пятна на ее груди — следы недавнего купанья. Мальчик отвел взгляд. Кони щипали траву, позванивая удилами. Ала-рик — второй курган — сегодня казался приземистым и убогим. Овсюжки колебались на его помятой вершине, и, наклонившись, как бы вслушиваясь, стоял скифский идол — каменная баба с плоским лицом и сложенными на животе руками.

— Ты когда же расскажешь мне тайну? — осторожно спросила Ивга.

— Сейчас все узнаешь, — сказал Миша, опускаясь на траву. — Помнишь, я болел в прошлом году?

— Помню. Ты тогда еще не ходил в школу.

— Правильно, — подтвердил Миша, — я простудился здесь, у Золотой Грушки.

— Ты хотел подсмотреть, как разлетаются отсюда ведьмы?

Миша отрицательно качнул головой.

— Нет здесь никаких ведьм. — Он помедлил и тихо добавил — Под этим курганом зарыты сундуки жилей-ских полков.

— Сундуки? — Ивга встрепенулась. — Те самые сундуки, которые искали Батурин, Шульгин?

— Те самые, — твердо сказал Миша.

— Как же ты узнал?

Ивга подвинулась к нему, и ее глаза заблестели.

— Ты помнишь, когда Мостовой переплыл Кубань и прислал свой приказ станице?

— Помню, помню. Ведь это было совсем недавно.

— В ту ночь сюда отвезли сундуки.

Он указал на яму, вырытую казаками жилейских полков, прибывших с германского фронта.

— Это очень интересно, — прошептала Ивга, наклоняясь вперед, — и ты до сих пор никому об этом не рассказал?

— Нет.

— А отцу?

— Нет.

— Маме?

— Нет.

— Петьке нашему?

— Тоже нет.

— Итак никому-никому? — Ивга схватила егоза руку. — Ты мне, девчонке, веришь больше всех?

— Да.

Ивга неожиданно поцеловала его в щеку и устремилась вниз. Миша погнался, схватил за плечи. Девочка обернулась.

— Не трожь! — сказала она, гибко выворачиваясь.

Мпша смутился и покорно выпустил ее.

— Теперь домой. — Ивга поправила кофточку. — Мы что-то сегодня разгулялись.

Они ехали по верхней дороге. В пути после продолжительного молчания Ивга тихо сказала:

— Я тоже никому не расскажу, понял? Вот узнаешь, какие бывают… женщины.

Окраины станицы поднимались купами садов и цветущей акации. По выгону, голубеющему полынью, бродили свиньи, телята, стаи индюков. С песнями возвращались батуринские полольщицы. Они густо сидели на длинном рундуке и пели песни. Лука сидел в передке рядом с Францем. Хмуро ответив на Мишин поклон, старик подозрительно посмотрел на Ивгу и неодобрительно покачал головой.

Миша хотел обогнать Луку, но позади затопали копыта, и мимо пронеслась тачанка. На тачанке ехали Павло, Любка и богатунский председатель Совета Антон Миронов.

— Дядька Павло! — заорал обрадованный Миша.

Батурин обернулся, помахал рукой. Тачанка скрылась за поворотом.

— Только Васи нет, — сказала Ивга, — Васи.

И тут мальчик вспомнил, что нет не только Шаховцова, нет и Мостовых. «Может быть, побили», — промелькнула горячая мысль. Сердце тоскливо сжалось. Сегодняшний день, такой безмятежный и радостный, потускнел.

— Я сегодня узнаю, — сказал Миша Ивге, — у дядьки Павла узнаю.

У Батуриных, куда пришел Миша с отцом, собрались друзья Павла, соседи. Павло сидел в горнице, за столом, в расстегнутом бешмете, и внимательно слушал подробный отчет Шульгина.

— Все ясно, Степка, — сказал Батурин. — Выходит, можно бы еще год в бегах быть и хужее бы не было. Так, что ли, Степан?

— Что ты, — Шульгин замялся, смущенный похвалой. — Делал то, что ты мне заказал, своего ума почти что не прикидывал. Я даже приказал писарям дневник вести, все, что за день сделали, чтобы записывали. Во какая тетрадка вышла.

— Почитаем твою тетрадку, — перебил Павло, — а теперь мое слово.