— Мост взрывать не страшно, — перебил ее Миша, — и воевать не страшно. Эго от тюрьмы, от Самойленко. Да, Самойленко! Его уже нет.

— Разве? — равнодушно сказала Ивга, занятая своими мыслями. — Миша, тебе никогда не хотелось?..

— Чего, Ивга?

— Чтобы быть вместе, быть вместе… чтобы светило солнце, текла протока, летали бабочки… Помнишь, ты мне привез лилии?

— Помню.

— Ты почему тогда надулся?

— Так… просто так…

— Просто так не надуваются. Ты злой, злой. Потому ты и пошел на войну. Почему другие мальчишки сидят дома?

— А Петя?

— Петю ты испортил. Он слабохарактерный.

— А Сенька?

— Сенька — живорез, он не в счет.

— А Трошка Хомутов?

Ивга пожала плечами.

— Мальчишки все живорезы. И это… и это… может быть, хорошо. Я помню, как привезли папу… — Глаза девочки затуманились. — За что убили папу?

Миша привлек к себе девочку.

— Ивга, нам будет лучше, не плачь.

— Не верю, не верю. Нам все хуже и хуже.

Заиграла сигнальная труба. В просветах ограды замелькали всадники. Где-то, в стороне железной дороги, выстрелило оружие. Миша прощупал подсумок, шашку, ощутил ее похолодавшие твердые ножны.

— Надо идти, Ивга.

— Воевать? — упавшим голосом спросила Ивга.

— Куда пошлют.

Ивга быстрым движением сняла его шапку, поднялась на порожки, поцеловала его в голову.

— Я тебя очень, очень люблю…

Она вывернулась и побежала между деревьями, воткнувшими в сырую землю тяжелые, будто чугунные, стволы.

Дойдя до разобранного пути, эшелон, высланный для подавления жилейского восстания, разгрузился. На гребне неглубокой балки, косо протянувшейся от полустанка до станицы, залегла повстанческая цепь. Миша расположился невдалеке от Миронова. Рядом Петька, цепко ухватившийся за винтовку. Миша, понимая душевное состояние друга, попавшего в первый настоящий бой, испытывал удовлетворение ветерана. Он подшучивал над Петькой и, стараясь подражать Сеньке, говорил о неприятеле пренебрежительно.

Далеко на фоне золотого неба был виден поезд. Из паровозной трубы, словно от потухающей папироски, поднимался дымок.

Слева темнел Северный лес, справа — станица, позади — поле, заросшее высокой колючкой. Миша знал — в лесу пулеметы кинжального действия, а на отлете станицы, в провале балки, с конницей нацелился Батурин.

Их полусотня, нарочито рассыпанная по фронту, должна ввести противника в заблуждение и отступить, не принимая боя, до окраинных садов, под прикрытие двух трофейных горных пушек, установленных на картечь.

Цепи белых подходили без особой осторожности. Миронов покачал треногу ручного пулемета, снял шапку, прицелился. Носки его сапог уперлись в землю, вывернув пятки.

— Пора чесать, — сказал Миша, — ишь Антон примащивается.

Петька страдальчески улыбнулся.

Подрагивая, закрутился диск пулемета. Ветерок заколыхал пожелтевшие пыреи. Миша, подтолкнув приятеля, открыл стрельбу. Петька пригнул голову и стрелял, не целясь. Засвистели пули. По жнивьям того ячменного поля, где когда-то Меркул баял перепелов, не спеша бежали люди. Различались английские короткие шинели, приплюснутые зеленые фуражки.

Наступающие передвигались перекатами, так что на поле в одно и то же время было не больше тридцати — сорока открытых для цели фигур.

Миронов снял третий опустевший диск, заложил в рот два пальца, засвистел. Свист повторился по цепи. Это был условный сигнал отхода. Миша отходил, стараясь подражать умелым движениям бежавшего впереди солдата, так как к пешему строю мальчик не привык. Петька же подражал во всем Мише и неотступно держался рядом. Белые влились в балку, выстрелы почти прекратились. И только когда Миша перелез канаву огорода, заработал пулемет, просекая недалекий густой вишенник.

Солдат пренебрежительно махнул рукой в сторону вишенника, присел на землю, снял сапог, вытряхнул.

— Камушек поколол палец. У меня ноги благородные, чуть что — волдырь. Понятно? Выгляни: что там?

Миша раздвинул присыпанный слежавшейся землей хворост. Белые шли во весь рост, распространившись широко, почти до кубанского обрыва. Пулеметы катили вручную. По большаку рысила конная группа числом не больше семидесяти сабель. Конница рассредоточилась в ширину большака, в шестерочных звеньях, как обычно разводят колонны во время сильной пыли. По поведению наступающих было видно, что демонстрация удалась и белые предвидели легкую победу.

— Стрельнуть бы надо, — сказал Миша, — много их.

— Встретят, — успокоил солдат, — с двух сторон встретят. Обловчили их…

Вдоль канавы, до межпиковой линии акаций и дальше, на соседнем огороде, выжидательно приникли черные и серые фигурки. Миронов ловко перевязывал ногу бледнолицего паренька. Раненый кривился, поглядывал на ногу, сжимал кулаки, на ресницах нависли слезы. К сараю у огорода подбежали двое мальчишек. Они замахали руками, что-то закричали. Из-за сарая выскочила женщина, схватила одного из мальчишек за руку и, поддавая шлепков, поволокла за собой. Громыхнуло орудие, за ним другое. Шрапнели, установленные на картечь, рвались не больше как в сотне шагов.

Белые залегли в бурьянах. Они не предполагали, что у убегавших партизан окажется артиллерия. Конница, почти достигшая станицы, повернула и поскакала по выгону, вдоль огородов. Пехота поднялась и стремительно двинулась в атаку под навесным огнем своих пулеметов.

— Больше роты кадетов, — проворчал солдат, — не скоро перестреляешь.

Возле Мишиного плеча, мешая стрелять, привалился Петька. Он успел истратить все патроны и испуганно ожидал того, что должно было неизбежно случитбся. Миша выбросил из затвора последнюю гильзу, оттолкнул Петьку, надел штык. Солдат одобрительно кивнул головой.

— Ловок. Вот тебе и малец, казачишка. — Он поплевал в ладони, подкинул в руках винтовку.

Наступило тоскливое ожидание рукопашной, когда не приходится хитрить пулей, а грудь о грудь, с глазу на глаз встречаешься с противником. Когда отвлеченное понятие убийства внезапно становится приближенно-конкретным до ужаса, до ломоты в позвоночнике. Стискивая зубы, люди готовились к последнему прыжку контрудара, к рукопашной. Мише казалось, что они обречены на смерть, и вызревшее где-то в глубине души чувство обиды за свою обреченность озлило его. Как бы в подтверждение его мыслей солдат выдавил сквозь зубы:

— В капкан усадил Батурин… Снарошки, измена… Казаки же…

И в это время из балки вырвался конный отряд. Впереди, как бы распластавшись над бурьянами, в стремительном аллюре несся Батурин, появившийся с отрядом на поле боя неожиданно даже для своих. Белые умело повернули и открыли фланкирующий огонь. Из седел выскользнуло несколько убитых всадников. Кони, вначале мчавшиеся в общем строю, припустили по полю. Батурин вынес любимый им строй уступа, карьером смял пехотинцев левого крыла и погнал белых к Северному лесу. Над черной землей вспыхнули подковы.

— Не видно кадета! Все конями закрыли, — одобрительно заметил солдат, выпрыгивая на канаву. — Тоже ловкачи. Казаки!

Петька проявлял бурный восторг. Перемена обстановки взвинтила его. Он прыгал, смеялся, хлопал в ладоши.

— Отец, твой отец! — закричал он. — Видел?

— Батя? — удивился Миша. — Не заметил. На чем он?

— На Кукле.

— На Кукле?!

Миша не ожидал этого. Теперь было понятно коварство отца. Отец уговорил его пойти к Миронову в пехоту, чтобы дать отдых якобы приболевшей Кукле.

Появление отца в отряде Батурина одновременно и радовало и пугало. Отец был болен грыжей, и напряжение конной атаки могло для него окончиться неблагополучно. Но отец, такой смирный отец, вдруг в атаке, в бою! Миша был горд, и вот сейчас не хватало Сеньки, чтобы похвастаться перед ним. Пулеметы Северного леса прометали балку и оба гребня, не давая белым проскочить к железной дороге. Не зная местности, те устремились к единственному свободному месту — к обрывам.

Батурин придержал натиск, чтобы дать возможность противнику сгруппироваться в одном направлении. Карагодин сблизился с Батуриным.