— Ты нагнал на меня, Уинни, похоронное настроение. Что-то пиво горчит, и свинина во рту застревает. Как на поминках.

— Поминки по разрядке? Нет, как ни крути, а разрядка единственный модус вивенди в отношениях США и СССР, при котором можно избежать взаимного уничтожения. Другой дороги нет. Помню узкую дорожку в демилитаризованной зоне на семнадцатой параллели вдоль реки Бенхай, естественной границы между Южным и Северным Вьетнамом. Вся земля вокруг взрывается от детонации, и река встает столбом, и морской берег, и само море взлетают к небесам. Другой дороги нет.

— Ходил я по этой дорожке… Но почему Бжезинский старается спихнуть Картера с дороги мира?

— Он, как доктор Стрейнджлав, перестал бояться атомную бомбу и возлюбил ее. Бжезинский балансирует на грани гибели. Помнится, не так давно какой-то наш эквилибрист решил подработать: натянул проволоку между двумя небоскребами и пошел по ней…

— И разбился в лепешку. Но ведь он рисковал только собой!

За дверью проехала, душераздирающе визжа сиреной, полицейская машина с синим маяком. Голубые и алые отблески прокатились, дробясь, по зеркалам и бутылкам в баре. За окнами надрывались тревожные полицейские свистки. Что там? Убили кого, ограбили на «перекрестке мира?» Никто в забегаловке не вышел поинтересоваться — дело обычное, дело привычное.

— Новое лицо войны, — говорил Бек, закурив сигару, — пострашнее лика Горгоны-медузы. Наши тезеи боятся взглянуть на это лицо. Кеннеди отважился, взглянул и понял, что тотальная война невозможна. Он понял, что война не только уничтожит почти все человечество, если человечество не уничтожит войну, но что, если и уцелеют где-то люди, она отравит своей радиацией и их, и еще не родившиеся поколения землян.

— Как «оранжевый реактив». Но неужели это не ясно Бжезинскому?

— Бжезинский весь во власти своей новомодной доктрины: США путем напряжения всех своих сил в гонке с Советским Союзом, затратив до пятидесяти процентов, как во время второй мировой войны, своего бюджета на вооружение, могут в ближайшие годы измотать СССР и не только обеспечить полный успех упреждающего ракетно-ядерного удара по нему, но и лишить его, путем тотального разгрома, всякой возможности ответного удара. Словом, поскольку желание рождает уверенность, Бжезинский уверовал в «Дропшот» — сразим русского медведя одним ударом, убьем наповал, а сдачи — ха, ха! — не получим.

— Но ведь это невозможно?

— Ни в теории, ни в практике. Но Бжезинский, ослепленный ненавистью и страхом, отказывается это понять. Он загипнотизирован противоракетной системой «Сейфгард», а когда ему доказывают, что это ненадежный гарант, он с фанатической убежденностью заявляет, что более надежных гарантов у нас уже никогда не будет, что время упущено и это наш последний шанс на победу над Советским Союзом. Подобно Гитлеру, он поставил сейчас дело так, этот всесильный помощник президента по национальной безопасности, что ЦРУ докладывает ему только то, что он хочет слышать и что подтверждает его доктрину: доктрину безнаказанного уничтожения СССР. Но ведь это и погубило Гитлера с его третьим рейхом.

Уин рассказал о своих ближайших планах, о темах будущих бюллетеней.

— Планы грандиозные. Я поставил себе целью поднять такие вопросы: продолжаем ли мы подготовку бактериологической и химической войны? Заминировали ли космос и океанское дно ядерным оружием? Готовимся ли нокаутировать советские разведывательные спутники? Планируем ли использование лазеров, лучевой энергии, космических перехватчиков ракет?..

— Послушай, старик, — сказал Грант. — Ты с отчаянной смелостью срываешь плащ с «фирмы», но не забываешь ли ты о ее кинжале, о «каба́ре»?

— В том-то и беда, что забыть не могу, — усмехнулся в ответ Уин, окидывая взглядом людей за столиками. — Паранойя моя растет, мне кажется, что у меня бегают глаза, черт знает что мерещится, всех подозреваю, чуть не в каждом вижу «призрака». Я ведь и тебе не сразу поверил.

— Береги себя, Уин, — наклонился к нему Грант. — Не могу советовать тебе не лезть на рожон — в этом смысл всей твоей жизни. Но береги себя! И вот что — чем могу, помогу. Скоро должна выйти моя книга. Половина гонорара — твоя.

— Но…

— Никаких «но». Тебе нужны деньги на бюллетень.

— Не знаю, что и сказать…

— Ничего не надо говорить. Деньги пойдут на святое дело. Если б я мог, я отдал бы тебе все золото в сейфах Форт-Нокса.

Грант хотел уплатить по счету, но Бек настойчиво сунул официанту и свою пятерку. Вышли на Таймс-сквер с малопопулярной стеклянной вербовочной будкой армии США в самой середине. Моросило. Чувствовался предновогодний ажиотаж. Плясали огни Бродвея, не потухавшие со дня убийства Кеннеди. Шурша шинами, проносился бесконечный поток разноцветных автомашин, отражавших пестрый калейдоскоп светящейся рекламы.

Грант оглянулся на вербовочную «стекляшку» — эту клетку, этот капкан для юнцов. Дело опять шло к обязательному призыву.

Жизнь солдата, моряка, летчика, морского пехотинца, обладателя заветного берета рисуется восемнадцатилетним юнцам полной героики и приключений, романтики и развлечений, захватывающих путешествий по всему миру. А юнцу так хочется скорее стать настоящим мужчиной, доказать отцу с матерью, приятелям и девчонкам, что он вовсе не мальчишка, а бравый воин вроде тех, что изображают на пленительных и красочных вербовочных плакатах. А дома все наскучило, обрыдло — мелочная опека родителей, безденежье, учеба. И безработица или какая-нибудь нудная, нищенски оплачиваемая работенка. В рекламных же плакатах, в кино и на телевидении так завлекательно показывают жизнь вояк. У них мощная новейшая техника: самолеты и вертолеты, ракеты, электроника, пушки и танки, игрушечными моделями которых юнец еще так недавно увлекался. «Настоящий мужчина выковывает свою карьеру из оружейного металла боевого товарищества!..»

И вот юнец уже держит AFQT — квалификационный тест вооруженных сил, что проводится при вербовке в армию США для определения пригодности, способностей и грамотности добровольцев. На каждый вопрос дается несколько ответов. Который из них правильный?..

Годен! Капкан захлопнулся. А дальше — пехота, рейнджеры и, быть может, черный берет на голове того, кто прошел сквозь дикую муштру, превращающую человека в солдата, а солдата — в робота…

На углу Бродвея и 42-й улицы с пожаром неоновых огней, с ярко освещенными козырьками над стеклянными вратами в стоящие впритык кинотеатры, непрерывно крутящие последние боевики, они прошли вдоль облицованного блестящим черным стеклом здания.

— Отделение радиостанции «Свобода», — сказал Бек. — Работая в «фирме», я курировал одно время здесь русский отдел. Не секрет, что все «воины» антисоветской эмиграции работают на деньги и под управлением «фирмы», от великого князя до последнего полицая. Жуткие склочники и рвачи. Про них ходил у нас анекдот: среди русских эмигрантов наиболее популярны следующие американские президенты и в таком порядке — Франклин, Грант, Джексон, Гамильтон, Линкольн, Вашингтон. Почему в таком порядке? Да потому, что Франклин на банкноте в сто долларов, Грант — в пятьдесят, Джексон — в двадцать, Гамильтон — в десять, Линкольн — в пять, Вашингтон — в один доллар. Более солидные купюры эти бедолаги в глаза не видят. А в кассе радио «Свобода» и подавно.

— Продавцы льда, — мрачно заметил Грант. — Но сейчас лед поднимается в цене.

— Это верно. А на этой чертовой мельнице, — сказал Уин, оглядываясь на черное, похожее на морг, здание радио «Свобода», — мои прежние приятели-эмигранты, словно старые клячи с завязанными глазами, скачут под кнутами погонщиков из «фирмы», вертя мельничное колесо, перемалывая в жерновах черной пропаганды правду с полуправдой и неправдой. Власовцы, полицаи, предатели всех мастей. А стоит ли игра свеч? Как заявил один неглупый человек, если выключить «великую машину американской пропаганды», то история будет по-прежнему развиваться своим путем, но не так шумно. Пользы от болтовни «Голоса Америки» на двадцати языках действительно мало, да вреда много, как видно из нынешней небывалой кампании.