Эрик закрывает глаза.
- Почему ты мне не рассказала о том, что встречалась с Беттой?
- Потому что не посчитала нужным. Это касается только нас двоих.
- Вас двоих?
- Именно. И прежде чем ты начнешь возражать, позволь сказать тебе, что мой отец научил меня…
- Теперь мы заговорили об отце? Не впутывай сюда его!
Возмущаясь его реакции, я кричу:
- А почему я не могу говорить о своем отце, когда мне этого хочется?
- Потому что мы разговариваем о Бетте, а не о твоем отце.
- Ты придурок, тебе это известно?
Эрик не отвечает. И я, уже не сдерживаясь, продолжаю:
- Я собиралась сказать тебе, что отец научил меня не давать себя в обиду. Эта идиотка, если не сказать хуже, вздумала меня перехитрить. Она вела себя, как стерва, и хотела испортить мне жизнь. Что я должна была делать? Поздравить ее при встрече?
Не взглянув на меня, Эрик хватается за голову.
- Я не говорю, что ее надо встречать с распростертыми объятиями. Я просто хочу, чтобы ты не имела с ней ничего общего. Не приближайся к ней, и мы сможем жить в мире и спокойствии.
- А как же сегодняшний вечер? Эта…, эта… бессовестная змея посмела подойти к нам в темной комнате. Она прикасалась к тебе. Она трогала своими грязными руками твое тело, и я, не зная, кто она, помогала ей в этом. Она лапала тебя прямо у меня перед носом. Она снова меня провоцировала. Снова играла грязно. Ты считаешь, что я и на этот раз должна была ей все простить?
Эрик молчит. Он удивляется тому, что только что услышал.
- Она была той женщиной, которая…
- Да, она. Эта гадина. Она была в той темной комнате! – в отчаянии кричу я.
Я слышу, как он чертыхается. Мой немец подходит ко мне сначала с одной стороны, потом с другой, и наконец шепчет:
- Уже поздно. Пойдем спать.
- К черту сон. Мы разговариваем. Плевать, который сейчас час. Мы с тобою разговариваем как взрослые люди, и я не позволю, тебе уйти лишь потому, что тебе не хочется обсуждать эту тему. Я только что сказала, что эта гадюка опять нас обманула. Она опять играла грязно.
Эрик нервно ходит по гаражу. Он изрыгает ругательства.
Внезапно его взгляд на чем-то останавливается. И тут я вижу свой желтый мотоциклетный шлем. О, нет! Я закрываю глаза и чертыхаюсь. Боже, только не сейчас! Эрик направляется к своей цели и, сбросив синюю пленку, орет:
- Что здесь делает этот мотоцикл?
Я тяжело вздыхаю. Этот вечер превращается из просто плохого в отвратительный. Я подхожу к Эрику и отвечаю:
- Это мой мотоцикл.
Он недоверчиво глядит на меня, потом на мотоцикл и цедит сквозь зубы:
- Это мотоцикл Ханны. Что он тут делает?
- Мне его подарила твоя мать. Она узнала, что я занимаюсь мотокроссом и…
- Невероятно! Это просто невероятно!
Понимая, какие мысли возникли сейчас у него в голове, я смягчаю тон:
- Эрик, послушай. Ханне нравилось заниматься тем же, чем и мне, а здесь у меня не было мотоцикла, и…
- Тебе не нужен этот мотоцикл, потому что ты больше не будешь заниматься мотокроссом. Я тебе это запрещаю!
Я возмущена. У меня начинает чесаться шея.
Кто он такой, чтобы что-то мне запрещать? Я решаю отстаивать свое право и отвечаю:
- Ошибаешься, курносенький. Я буду ездить на мотоцикле. Здесь, там и везде, где мне захочется. И к твоему сведению, как-то утром я уже каталась с Юргеном и его друзьями. Разве со мной что-то случилось? Неееееееееееееет…, но ты, как всегда, устраиваешь из всего драму.
Его глаза пылают огнем. Не очень-то у меня получилось убедить его. Понятно, что я сунула голову в пасть льва, но теперь уже ничего не поделаешь. Длинный у меня язык! Эрик глядит на меня. Он кивает головой и кусает губы.
- Ты скрывала от меня это?
- Да.
- Почему? Я полагал, что когда мы возобновили наши отношения, первое, о чем мы договорились, быть искренними друг с другом. Разве нет?
Я молчу. Я просто не могу ответить. Он прав. Я гадкая. У меня чешется шея. Чертова сыпь! Вдруг дверь в гараж открывается, и появляются Соня и Марта. Они глядят на нас, и Соня спрашивает:
- Эй, вы, что у вас случилось с мобильниками?
Я удивлена, встретив их здесь. Сколько сейчас времени? Но Эрик вопит:
- Мама, как ты могла отдать Джудит мотоцикл?
Женщина смотрит на меня. Я тяжело вздыхаю.
- Сынок, расслабься. Этот мотоцикл все равно простаивал у меня дома, а когда Джудит рассказала мне, что, как и Ханна, увлекается мотокроссом, я подумала и решила подарить ей его.
Эрик вздыхает и опять кричит:
- Сколько раз я должен вам повторять, чтобы вы не вмешивались в мою жизнь? Сколько?
- Прости, Эрик, но это моя жизнь! – обиженно встреваю я.
Марта, увидев гневное лицо брата, поворачивается к нему и орет:
- Не кричи на мать, это раз. Второе, Джудит – уже достаточно взрослая девочка, чтобы знать, что ей можно делать, а что нет. И третье, если тебе нравится жить в хрустальном дворце, живи, только не указывай нам, как нам жить.
- Заткнись, Марта! Заткнись! – шипит Эрик.
Но она подходит к нему и добавляет:
- Нет. Вас было слышно даже в доме. И должна тебе сказать, что понятно, почему Джудит не рассказала тебе ни о мотоцикле и об остальном. Как она должна была это сделать? С тобой же невозможно разговаривать. Ты же только и знаешь, что раздавать приказы и контролировать. Все обязаны делать только то, что тебе нравится, а иначе ты поднимешь такую бурю в стакане воды.
И, глядя на меня, спрашивает:
- Ты ему рассказала про меня и маму?
Я отрицательно мотаю головой, а Соня, закрыв рот руками, шепчет:
- Дочка, ради бога, замолчи.
Эрик, не веря своим глазам, смотрит на нас. Его лицо становится все мрачнее. Наконец, он снимает пальто. Ему жарко. Он кладет его на капот, ставит руки в боки и, глядя на меня устрашающим взглядом, интересуется:
- О чем это говорила Марта? Какие еще тайны ты от меня скрываешь?
- Сынок, не кричи так на Джудит. Бедняжка.
Я не могу вымолвить и слова. У меня язык прилип к небу, а Марта уверенно заявляет:
- К твоему сведению, мы с мамой уже несколько месяцев ходим за занятия по прыжкам с парашютом. Йес, вот я тебе и рассказала. Можешь теперь сколько угодно злиться и орать, братец.
Надо видеть лицо Эрика в этот момент.
- Прыжки с парашютом? Вы обе с ума посходили?
Они отрицательно мотают головами, и тут неожиданно в гараж заходит Симона с расстроенным лицом.
- Сеньор, Флин плачет. Он просит, чтобы вы поднялись к нему.
Эрик смотрит на женщину и отвечает:
- Почему Флин до сих пор не спит в такое время?
Он делает шаг, потом на секунду замирает, переводит взгляд на мать и сестру спрашивает:
- Что-то произошло? Почему вы обе здесь в такой поздний час?
Не дав им возможности ответить, он пулей выбегает из гаража и несется в комнату Флина. Соня идет за ним. Марта глядит на меня, и я ее испуганно спрашиваю:
- Что происходит?
Марта вздыхает.
- Солнышко, мне жаль тебе об этом говорить, но мой племянник упал со скейта и сломал себе руку.
Когда я это слышу, у меня подкашиваются колени. Нет. Этого не может быть!
- Как это случилось?
- Мы вам названивали по сто раз, но вы не брали трубки.
Бледная, как смерть, я таращусь на Марту.
- Там, где мы были, не было сигнала. Как он?
- Ничего, только все время твердит, что Эрик будет на тебя сердиться.
Пока мы проходим в дом, мое сердце тяжело стучит. Эрик не простит мне ничего из того, о чем сегодня узнал. Все тайны, терзавшие меня, одновременно вышли наружу. Это его сильно разозлит. Я знаю. Я это прекрасно понимаю.
Когда я захожу в комнату Флина, то вижу, что мальчику уже наложили гипс. Он глядит на меня, я хочу подойти к нему, но Эрик преграждает мне путь, говоря сквозь зубы:
- Как ты могла не подчиниться мне? Я же тебе сказал, что никакого скейта.
Меня трясет. Безостановочно трясет, и тоненьким голосом я шепчу:
